Святослав (Железная заря) - Игорь Генералов

— Вот как делают в восходних землях! Там наши меха скупают, а нам шёлк ихний в диковину!

Княгиня не раз обдумывала за эти дни слова Гордея о походе на Хазарию. Разговор о том среди вятших и купечьих людей шел давно и, как нарастающий топот копыт, на который сначала не обращаешь внимания, становилась всё слышнее. Купец, как и его покойный отец Михаил, умел красиво убеждать. Война была чужда Ольге, но здесь ей было ясно, что удачный поход принесёт большую выгоду Руси, не учитывая того, что крупные ратные успехи заставят соседей смотреть с большим уважением. Догадывалась Ольга, что Гордей либо кто ещё до него раньше говорил с её сыном, для которого, как и для Игоря, воинская слава не даёт спать спокойно. И Святослав ждал от неё теперь речей.

— Большие замыслы нахрапом не исполняются, — сказала княгиня сыну, — тут и ромеи могут вмешаться. Даже не потому, что им выгоды нет от разгрома хазар, но от гордыни своей, что в свете может происходить нечто без их ведома.

И пристально посмотрела на князя: понял ли, смог охватит умом весь замысел? Кажется, понял. У самого в голове были мысли, которыми делился с матерью: воинов отобрать, ибо поход должен быть стремительным, а от ратников от земли оторванных толку меньше, чем от маленького окольчуженного, но опытного войска. Куны[42]нужны на людей и оружие. Гордей обещал помочь, ибо княжеская казна проторей может не выдержать. Княгиня, не скорая на громадные по замыслу решения, приглашала к себе воевод, вела с ними беседы. Лишь убедившись, что мыслимое не обрушится враз и многие готовы в этом идти до конца, Ольга поддержала поход на хазар.

Пожалуй, впервые мать с сыном приши к взаимному согласию. Не спеша, шаг за шагом, началась подготовка к походу.

Шло время, но долгожданной митрополии так и не было. Ольга без неё не собиралась ломать о колено народ — крестить русские земли, тем более чего нет сейчас, не будет и потом. Причём ромеи княгинины обещания не забыли и летом 959 года пришли из Царьграда послы с грамотой от Константина, в которой говорилось об обещанной военной помощи, Ольга в сердцах сначала не дала им высадиться на берег, передав своим слугам:

— Пусть постоят у меня на Почайне, как я в Золотом Роге стояла.

Впрочем, здесь она оказалась выше своего царственного родственника, в отличие от него сдержав обещание. Послы, простояв всего лишь несколько часов, были допущены к княгине. Ссориться с ромеями сейчас было не нужно, и вскоре в Византию были посланы обещанные воины.

Смирившись с тем, что от Константинополя автокефалии будущей русской метрополии не дождаться, Ольга не оставила мысль о крещении, отправив к германскому королю Оттону послов с такой же просьбой, выдвинув условия крещения Руси.

Меж тем вспомнили о детях убитого князя Амала, воспитывавшихся в городке Любече у тамошнего боярина Малка. Княжеский гонец прискакал уже под вечер, уверенно стукнув плетью в ворота, прокричал «князево слово и дело». Утром на следующий день в сопровождении двух слуг дети, а точнее, уже не дети, а вьюноша чуть старше князя Святослава, богатырской стати именем Добрыня и его младшая сестра Малуша отправились в Киев. Не зная пока, за кого сосватать Амаловну, — желающие уже были, осталось только выбрать, — Ольга устроила Малушу у себя ключницей, вместо умершей болгаринки Каты, а Добрыню — княжеским конюшим.

Святослав как раз вернулся из Будутино, села, что под Киевом, где был три дня, улаживая дела с тамошним старостой. С ним был и друг детства — забияка Ратша Волк, давно переросший детскую кличку Волчонок. Подъезжая к Горе не выдержали и как в детстве понеслись на перегонки. Влетев в расписные ворота, придержали запыхавшихся коней, спрыгнули с узорных сёдел, бросили поводья стремянным. Святослав остоялся, старательно смахивая венчиком с платья дорожную пыль. Ратша, потянувшись, оглядел разбойными глазами знакомый двор и воскликнул:

— Ого! Княже, ты глянь, какая пава поселилась в княгинином доме, пока нас с тобою не было!

Перестав счищать пыль, Святослав поднял глаза. От двухъярусной клети, что стояла обок терема, шла в распашном светлом саяне писаной красоты дева. Стройная, с высокой грудью, чуть вьющееся русые волосы заплетены в две тугие косы, глянула на подъехавших большими серыми глазами на белом лице, немного опустив веки с длинными ресницами, улыбнулась полными алыми губами.

— Как звать-величать, красавица? — спросил Ратша.

— Малушей.

— Жди, сватов пришлю!

— Далеко слать придётся. В Любеч.

— Ништо, для ярого волка и сто вёрст не крюк! — и добавил, глядя ей в след: — Эх, хороша! Чудо, как хороша!

Святослав ничего не ответил. Предслава была беременна вторым ребёнком, и он томился буйством плоти, цепляя иногда портомойниц, но втайне от жены — стыдно было. Сейчас на минуту забыл Предславу, чего с ним ещё не было, да и мало сказать «забыл», ближе к вечеру (оставался ночевать в Киеве) всё равно стало, и он вошёл в покой ключницы, в лучшей своей огненной рудо-жёлтой рубахе, мягких домашних сапогах. Малуша сидела за пряслинем и обернулась на скрип двери.

— Здравствуй, дева красная. Ведаешь, кто я? — спросил Святослав.

— Ведаю. Сказали уже.

Князь вдруг замялся, не зная что молвить.

— И мне сказали, что ты ключницей. Как тебе у нас?

— Нравится, — пожала плечами Малуша, — только не знаю ещё ничего, всё внове для меня. Вот с посельским поругалась.

— Хочешь я прикажу его выпороть? — в шутку предложил Святослав.

Малуша звонко рассмеялась.

— Не надо, помирились мы уже.

И так глянула томно, что забилось в груди, засвербело, и он решительно шагнул к ней. Малуша подскочила, едва не опрокинув перекидную скамью.

— Не надо! Я не блудница какая-нибудь, да и что княгиня скажет? Я без году неделя здесь.

Святослав остановился, протёр глаза, в которых темно вдруг стало, и сдавленным хриплым голосом сказал:

— Завтра с тиуном Багоней в Вышгород поедешь, там и встретимся, — и повернулся, чтобы уходить.

— Постой-ка! — и глянув игриво, она попросила: — Достань мне ленту голубую, со змеем, серебром вышитым. Я такую у ладожской дочки купечей видела, что в Любеч к нам приезжала.

— Достану. В Вышгороде отдам!

Вышел, хлопнув дверью. О жене больше не думалось.

Большая тяжёлая луна выплыла на чёрный небосвод, озарив холодным светом купы кучерявых во тьме деревьев, обступивших Большой дворец базилевсов. Давно уж наступила осень, но здесь, в Константинополе, ветер с Пропонтиды упорно не хотел признавать календаря, продолжая обдувать священный город тёплым дыханием.

Но императору Константину было зябко. Укутавшись в верблюжье одеяло, при свете позолоченного светильника, он читал, точнее, перечитывал свои «Поучения», написанные для своего единственного сына Романа. Преуспев в правлении своей страной, Константин упустил воспитание сына. Роман был его слабостью и сам пользовался этим, ходил по трактирам, пускался в беспутный блуд, и всё ему прощалось. Простили Роману даже женитьбу на дочери одного из трактирщиков, шлюхе Анастасии, наречённой Феофано. Думе о сыне разбередили душевную рану. Сможет ли он стать вместо отца? С помощью «Поучений» Константин попытался передать свои знания, когда он умрёт, книга его устами даст совет Роману. Константин перечитывал «Поучения» снова и снова, ища изъяны. Роман был слаб духом, а вокруг было так много коварства, которое несли люди, окружавшие власть. Он-то знает, он помнит переворот, совершённый сорок лет назад друнгарием флота, Романом, выслужившимся с нижних чинов и потому любимым войском. Всю жизнь Константину приходилось терпеть. Терпеть Романа Лакапина, правившего от его, Константина, имени, терпеть нелюбимую жену, дочь Лакапина, терпеть унижения, что он, с его благородным происхождением, с его талантами находится под пятой выскочки.