Петр Великий. Деяния самодержца - Роберт К. Масси

Городу угрожала и другая природная стихия – наводнения. Петербург был построен на уровне моря, и когда вода в Неве поднималась выше пяти футов, город затапливало. В 1706 году Петр писал Меншикову: «Третьего дни ветром сюда такую воду нагнало, какой, сказывают, не бывало. У меня в хоромах была сверх полу 21 дюйм, а по городу и на другой стороне свободно ездили на лодках, однако же не долго держалося – меньше трех часов».

Царь со смехом вспоминал, что многим пришлось спасаться на крышах домов и деревьях, но был доволен тем, что, хотя вода и поднялась высоко, большого ущерба причинено не было. В 1711 году английский резидент писал: «Ночью девятого числа с юго-запада, со стороны моря поднялся такой сильный ветер, что весь город затопило водой. Многие люди были захвачены врасплох и могли бы потонуть, если бы их не разбудил колокольный звон и они не спаслись на крышах. Большая часть их имущества и скота погибла». Почти каждую осень Нева выходила из берегов, погреба затоплялись и запасы продуктов приходили в негодность. Бревна и доски во множестве уносились водой, а вылавливать строительный материал и присваивать его запрещалось под страхом смертной казни. В ноябре 1721 года сильный юго-западный ветер повернул реку вспять так, что двухмачтовую шхуну пронесло по улицам и прибило к стене дома. «Ущерб невозможно описать словами, – доносил в Париж французский посланник, – едва ли можно сыскать хоть один дом, который не пострадал. Потери оценивают в два, а то и три миллиона рублей. [Но] царь, подобно Филиппу Испанскому [после гибели Непобедимой армады], являет истинное величие души своим спокойствием».

* * *

Даже по прошествии пятнадцати лет после основания города, когда вдоль набережных Невы вырастали величественные дворцы, а выписанные из Франции садовники разбивали регулярные, правильной геометрической формы цветники, повседневная жизнь в Петербурге оставалась, по словам одного иностранца, «опасной и неустроенной, как в полевом лагере». Беда заключалась в том, что эта земля попросту не могла сама себя прокормить. Невская губа с ее обширными водными пространствами, лесами и болотами была скудна на урожаи; в дождливые годы, бывало, хлеб гнил на корню прежде, чем его успевали сжать. Выручали дары природы: изобилие земляники, черники и грибов, которые солили и мариновали, приготовляя отменную закуску. Охотились на зайцев, ради сухого жесткого мяса, а также на диких уток и гусей. Реки и озера кишели рыбой, но, к досаде иностранцев, свежую рыбу купить было трудно: русские предпочитали ее солить или вялить. Но все, что приносила земля, леса и воды, не спасло бы Петербург от голода, если бы не было постоянного подвоза провизии извне. В сухие летние месяцы тысячи подвод тащились из Новгорода и даже из Москвы, доставляя в город продукты; в зимнее время подвоз продолжался по замерзшим руслам рек. Если по какой-то причине доставка продовольствия тормозилась, цены немедленно взлетали и в Петербурге, и во всей округе, поскольку город снабжал провизией пригороды, а не наоборот.

Петербург окружала тянувшаяся до самого горизонта поросль чахлых берез, тонких сосен и скрывавших болота кустарников; если путник отваживался сойти с дороги, он рисковал заблудиться. На прогалинах, к которым вели неприметные тропки, встречались редкие хутора. В лесных зарослях водились волки и медведи. Медведи были менее опасны: летом они находили обильный прокорм, а зимой впадали в спячку. Зато волков можно было встретить круглый год, зимой они сбивались в стаи по тридцать – сорок голов. Случалось, что голод вынуждал их забираться на хутора, задирать собак, нападать на лошадей и даже на людей. В 1714 году нападению волков подверглись два солдата, которые несли караул у Литейного двора: одного разорвали в клочья и съели на месте, другой, раненый, уполз, но вскоре скончался. В 1715 году волки среди бела дня загрызли женщину на Васильевском острове, неподалеку от дворца князя Меншикова.

Неудивительно, что мало кто из русских решался селиться в этих сырых, пустынных, опасных местах. К этому времени здесь стало совсем безлюдно – войны и чума свели на нет коренное финское население. Петр раздавал земли дворянам и офицерам, и те перевозили из глубины России свои семейства и целые деревни крепостных крестьян. Простые люди, оторванные от родной почвы, вынужденные покинуть живописные холмы и луга Подмосковья, страдали, но переносили все безропотно. «Поразительно, с какой покорностью и терпением сносят эти тяготы люди как высокого, так и низкого звания, – писал Вебер. – Простые люди говорят, что жизнь для них вообще тяжелая ноша. Лютеранский пастор поведал мне о своем разговоре с русскими крестьянами: он спрашивал их о вере – ведомо ли им, что надобно делать, дабы обрести вечное спасение; но они даже не уверены, что вообще смогут попасть на небеса, ибо вечное блаженство, как они считают, уготовано лишь царю да великим боярам».

Не только простым людям Петербург пришелся не по нраву. Русская знать и иноземные дипломаты судили да рядили, надолго ли город переживет своего основателя. Царевна Марья утверждала: «Петербург не устоит за нами. Быть ему пусту». Мало кто видел за ним будущее. Однако Меншиков предрек, что Петербург станет новой Венецией и что придет день, когда любознательные иноземцы будут приезжать сюда, чтобы подивиться красоте города.

* * *

Шведы никогда не могли понять страстного влечения Петра к этому болотистому месту. Непреклонное желание Петра удержать новый город стало основным препятствием для заключения мира со Швецией. Когда военная фортуна изменяла России, Петр соглашался вернуть все завоевания в Ливонии и Эстонии, но ни в какую не уступал Петербург и устье Невы. Мало кто в Швеции тогда сознавал, что царь навеки расщепил шведскую балтийскую империю, вбил клин между северными и южными ее провинциями, перерезав линии шведских коммуникаций через дельту Невы, и тем предвосхитил грядущую утрату шведами балтийского побережья. Шведам казалось, что территориальные уступки в дельте Невы незначительны, а Петр – просто глупец: при таких ветрах, регулярно нагоняющих в Неву воду с залива, новый город очень скоро будет разрушен наводнениями. Это было общее мнение, а затея Петра стала предметом едких шуток. Господствовавшие в Швеции настроения выразил самоуверенный король: «Пусть царь изнуряет себя строительством новых городов, нам же достанется честь их занимать».

Петр назвал новый город в честь своего небесного покровителя, и Петербург стал славой его царствования, его «парадизом», «Эдемом» и любимым детищем. В апреле 1706 года он начал письмо к Меншикову словами: «Я не могу отсель не писать к вам из здешнего парадиза; истинно, что в раю здесь живем». Город стал воплощенным в кирпиче и камне символом достижений его жизни: избавлением от закулисных интриг, которые плелись за крошечными оконцами в сводчатых палатах Москвы; выходом к морю; приобщением к технике и культуре Западной Европы. Петр любил свое новорожденное творение. Он наслаждался, видя, как полноводная река несет свои воды к заливу, как плещутся волны о крепостные стены и соленый бриз наполняет паруса его кораблей. Строительство города превратилось в подлинную страсть. Ничто не могло заставить его отказаться от претворения в жизнь своего замысла. На это он не жалел ни сил, ни миллионов рублей, ни тысяч человеческих жизней. Поначалу его главной заботой было возведение укреплений и обеспечение безопасности, но не прошло и года, как он писал в Москву Тихону Стрешневу, чтобы тот прислал цветы из подмосковного села Измайлово: «Особливо пришли духовитых. Пеоны дошли в зело доброй кондиции, а не то бальзамины с мятою. Пришли и оных». В 1708 году он построил вольер и велел доставить из Москвы 8000 певчих птиц разных пород.