Рукопись, которой не было. Евгения Каннегисер – леди Пайерлс - Михаил Шифман

Брэгг не обманул – случилось маленькое рукотворное чудо. Мир не без добрых людей. Как это все-таки прекрасно…

Когда стало понятно, что поток немецких беженцев из академической среды будет только увеличиваться, английские университеты сообща организовали Комитет академической помощи. Отцом-основателем комитета был Уильям Беверидж, директор Лондонской школы экономики. Беверидж начал с небольшого фонда в Школе экономики, но быстро понял, что это капля в море и что проблему не решить без широкой общественной поддержки. Ему нужен был знаменосец – человек, чье имя было бы известно каждому англичанину. Резерфорд! Убедить Резерфорда возглавить Комитет было непросто. Беверидж с блеском справился с этой задачей. 24 мая 1933 года все основные английские газеты опубликовали меморандум, подписанный пятью нобелевскими лауреатами. Среди них был и лорд Резерфорд, президент вновь созданного комитета.

Комитет существовал за счет частных пожертвований. Только за первые месяцы поступило около двенадцати тысяч фунтов! Начали работать комиссии экспертов по основным наукам, которые и распределяли гранты типа Рокфеллеровских, чтобы помочь ученым, изгнанным из Германии (а позднее и других европейских стран), в первые год-два, самые трудные. Грант на год составлял от 200 до 250 фунтов, в зависимости от семейного положения, – вполне приличные деньги по тем временам.

Комитет работал очень эффективно, практически без затрат. У них были лишь две штатные единицы – генеральный секретарь, лондонский историк Уолтер Адамс, и его ассистент, Эстер Симпсон. Она совмещала в одном лице должности секретаря, бухгалтера, ассистента по связям с университетами, по организации встреч и проводов, по решению любых других проблем, включая бытовые. Эстер была заботливой матерью для сотен семей, которых она опекала. Через много лет мы с ней близко познакомились. Как-то в разговоре Эстер упомянула, что до начала войны через нее прошло около девятисот семей, по сути дела спасенных от Гитлера. Не всем удалось найти место в Англии. Около пятидесяти научных работников из Германии Эстер пристроила в университете Стамбула, некоторые отправились в Южную Америку или Индию.

Именно к ней и обратился Брэгг. В результате Руди получил двухлетний грант для работы в университете Манчестера. В тот же день мы поехали в Манчестер, чтобы подыскать жилье. С моим животом я не могла ходить долго, и мы решили заночевать. Но оказалось не все так просто. Нас подвело наше незнание тонкостей английского языка.

Руди взял телефонную книгу и выписал несколько адресов неподалеку из раздела «Отели». Куда бы он ни звонил, на другом конце провода ему отвечали крайним изумлением и не могли понять, чего же он хочет. Кто бы мог подумать, что «отель» в книге означает вовсе не гостиницу, а пивную (паб), а отели в европейском смысле слова идут под рубрикой «Жилье и частные пансионы»!

Стоит ли говорить, что при наших доходах мы не могли рассчитывать на приличный дом в хорошем районе… Нашли подходящий в шести милях от университета. Руди рассчитывал ездить на велосипеде. Дом был построен недавно по принципу «тяп-ляп». «Ладно, – сказал Руди, – на два года сойдет. Кое-что подправим сами».

Вскоре я оказалась в роддоме, где 20 августа родилась Габи. На какое-то время пришлось отключиться от внешнего мира. Всё, кроме Габи, вдруг стало казаться бесконечно далеким.

Бете писал из Манчестера, что ему там одиноко, что он не может есть английскую пищу, а поскольку сам готовить не умеет, голодает и худеет. Я послала ему открытку, в которой пообещала, что, когда мы приедем в Манчестер, он поселится с нами («ведь правда, Ганс?») и я буду готовить замечательные русские ужины, и даже суп раз в три дня.

Пока я занималась Габи, Руди купил мебель для нашего будущего дома. Оказалось, что в Кембридже на аукционах можно купить антикварную мебель за копейки. Руди нашел викторианский стол из красного дерева на шестнадцать персон и стулья к нему всего за один фунт и несколько шиллингов. В самом начале октября 1933 года мы всей семьей – теперь уже втроем (втроем! сладкое слово!) – отправились в Манчестер начинать новую жизнь.

В 1933 году Манчестер вряд ли можно было назвать привлекательным городом. Дома, построенные в основном в Викторианскую эпоху, выглядели облезлыми, почерневшими от сажи. Там и тут попадались просто трущобы. В новой части города, где мы поселились, было несколько лучше. Но и тут жилые дома были построены без всякого вкуса. Единственное, что радовало глаз, – новая городская библиотека. К тому же чертовы туманы! Они были такими густыми, что, переходя широкую дорогу, я теряла ориентацию и зачастую, дойдя до середины, шла вдоль дороги, а не поперек. Некоторые даже заканчивали переход на том же тротуаре, с которого начинали, а не на противоположном. Такой туман мог стоять и два дня, и три… Частично он просачивался даже в дом. Из-за этого в доме было холодно. Ну, не только из-за этого. Отопление было из рук вон плохим. Комнаты обогревались каминами, топившимися газом. Возле них было тепло, но стоило отойти на три метра…

Ганс Бете поселился вместе с нами. Это помогло нам с арендной платой. Поскольку денег на машину пока не было, Ганс и Руди купили подержанные велосипеды и на них гоняли в университет – шесть миль туда и шесть обратно. Университет располагался в викторианском здании в довольно бедном районе недалеко от центра. Друзья – мы встретили старых и нашли много новых – своим теплым приемом более чем компенсировали промозглость манчестерской осени и зимы.

Вскоре после нашего переезда Руди пригласили на Сольвеевский конгресс в Брюссель. Это была большая честь. Обычно на эти конгрессы приглашали только великих – уровня Эйнштейна, Бора, Гейзенберга, Шрёдингера, Чедвика. В 1933 году было решено пригласить несколько молодых людей. В список попали Гамов и Руди. Организаторы конгресса располагали большими финансовыми возможностями и обычно оплачивали все расходы не только докладчиков, но и их жен. Руди очень хотел, чтобы я поехала с ним. «Женечка, в конце будет прием у бельгийского короля! Вряд ли мы еще когда-нибудь попадем на такое мероприятие…»

Но что делать с двухмесячной Габи? В общем, я уговорила его ехать одного. Как только Руди уехал, заболел Ганс. Он слег с высокой температурой. Так что мне пришлось приглядывать не только за Габи, но и за Бете. Положение усугублялось тем, что я не знала, заразен ли Ганс, и поэтому следила за тем, чтобы они оставались в разных частях дома. Когда Руди вернулся, я едва стояла на ногах.

«Все, – сказал Руди, – теперь твоя очередь отдыхать, а я остаюсь с Габи». С этими словами он вручил мне билеты на поезд в Уэльс и квитанцию за отель. Хотя я и опасалась, что Руди не справится с Габи, но все же поехала. Два дня, которые я там провела, были просто сказочными. Fabelhaft! Я долго ходила вдоль моря, по вечерам слушала шум прибоя из окна и беседовала с хозяином о русской литературе. Вернулась освеженной и бодрой. С Габи ничего не случилось – Руди прекрасно с ней управился.