Ивановна, или Девица из Москвы - Барбара Хофланд

Томас Ходжсон.

Ивановна Ульрике

Новгород, 28 нояб.

Спешу сообщить тебе, моя дорогая сестра, что мы задержались из-за нехватки лошадей, поскольку все экипажи отданы на службу властям — против этого обстоятельства ни один истинно русский человек не станет роптать, какие бы неудобства лично ему это ни доставляло. И хотя вряд ли кто испытывает большую досаду, чем я, все же не могу быть настолько эгоистичной, чтобы сетовать на это, ибо так, бесспорно, содействую славным успехам моей любимой страны.

Мое желание увидеть тебя, дорогая Ульрика, было столь горячо, что оно помогало мне до сих пор переносить тяготы путешествия с мужеством, которое могло бы меня удивить, если б я уже не знала по опыту, как обильно разум, будучи в сильном возбуждении, восполняет недостаток физических сил, и ныне я готова тебя известить, что рукам твоим предстоит обнять нечто вроде дышащего скелета вместо пухленькой цветущей девочки, которую когда-то ты называла смеющейся Гебой.

Я получила от моего великодушного проводника всякого рода защиту и поддержку, какую только могут предоставить самая деликатная чуткость и мужское сострадание. И еще — мне улыбнулась удача, я получила в служанки очень милую девушку, жизнь которой была спасена благодаря вмешательству слуги сэра Эдварда всего лишь за день до нашего отъезда. Сейчас она еще настолько слаба, что ей требуется наша забота. Печальную историю моей собственной Елизаветы ты услышишь, когда мы встретимся. Увы! Сколько соискателей на твое сострадание из наших домашних и друзей придется мне представить тебе! До сих пор исключительно моя горестная история притязала на твои чистые слезы. Эта история слишком связана с тобою, и потому я должна продолжить ее, так хорошо, как смогу, поскольку сэр Эдвард чуть ли не запрещает мне тем самым давать волю твоим страданиям и возвращаться к своим собственным.

Кажется, я рассказывала тебе, что нужно было помочь тем, кто страдал в лазарете, и я замыслила перенести из развалин нашего дворца кое-какие вещи, которые ненасытные грабители могли упустить из виду. Моя затея обещала быть успешной, поскольку я прекрасно знала, где были спрятаны большие запасы, которые могли остаться ненайденными, если, конечно, уцелели от пожара.

Перебрав в голове разные планы, я в конце концов выбрала удобную минуту, когда глаза моего дорогого дедушки смежила дремота, от которой он, похоже, не должен был очнуться еще несколько часов, и вышла из лазарета, взяв с собой одного мальчика, который был инвалидом, но показался мне наиболее пригодной для меня защитой. Мы покинули наш ужасный приют рано утром и добрались до дворца, не привлекая к себе внимания. Но как поведать тебе, Ульрика, о моих страданиях по возвращении в этот дорогой нам дом наших предков при столь терзающих душу обстоятельствах! Картины былых радостей проплывали перед моим взором, сменяясь положившими им конец страшными событиями. Дни детства, невинные забавы и дражайший свет любви померкли перед жуткими воспоминаниями и изгнали мысли обо всем, кроме наших погибших родителей, и эта мысль тотчас же завладела сердцем и привела его в смятение. И хотя мой спутник подгонял меня, чтобы успеть сделать как можно больше, я поняла, что не в силах исполнить свой замысел, и некоторое время стояла подавленная горем и не находила сил превозмочь это состояние. В конце концов мальчик, видя, что сама я ни на что не способна, так настойчиво попросил дать ему хоть какие-то указания, что я справилась с собой и приказала ему осмотреть шкаф, где, я вспомнила, должна была быть маменькина домашняя аптечка, которая оказалась бы бесценной находкой. А совершив это усилие, я поняла, что способна на большее. Поэтому, пока мальчик послушно повернул в уцелевшую часть дворца, я пошла через груды обломков к тому, что прежде было комнатой нашей экономки, чтобы посмотреть, не осталось ли там чего-нибудь из запасов провизии, отложенных на зиму.

Моя экспедиция успеха не имела, поэтому я быстро вернулась туда, где рассталась со своим юным другом, намереваясь объединиться с ним и поискать помещение, пригодное для проживания. Спустя минуту мальчик вернулся, лицо его было смертельно бледным, и он, схватив мою руку и приложив палец к губам в знак молчания, поторопил меня выйти из дворца.

Его поведение и испуганный вид заставили меня предположить, что в одной из комнат он обнаружил какого-нибудь мертвеца и что тишина и другие ужасные подробности добавили ему еще и суеверных страхов. И потому я начала успокаивать его, но он тут же вывел меня из заблуждения, сказав: «Уверяю вас, госпожа, дом полон людей, живых людей; и двое из них проснулись и смотрели на меня, а я нес большую охапку вещей, но так испугался, что все бросил, кроме вот этого».

То, о чем он говорил, оказалось одеждой, на которую я не имела прав, ибо это явно было платье французских солдат. Боясь преследования, я стала упрашивать мальчика вернуться и положить вещи на место, но мои мольбы были напрасны. Он настаивал на том, что вещи надо оставить себе, и убеждал, что они необходимы ему и нашим нуждающимся друзьям. В пылу нашего спора он оглянулся и увидел одного из тех, кого разбудил. При появлении этого мужчины мальчик вскрикнул и бросился бежать со всех ног, но не по той дороге, по которой мы пришли, чтобы ускользнуть от преследования.

Я последовала за ним так быстро, как только позволяли мне мои страхи. Укрыв поплотнее лицо вуалью, я бежала вслед за мальчиком, глядя только под ноги. И преодолела таким образом значительное расстояние, пока, сильно ударившись обо что-то головой, не обнаружила перед собой препятствие, которое в страхе и тревоге даже не заметила.

Покачнувшись от удара, я отступила на несколько шагов назад, затем, откинув вуаль, подняла глаза, и — что за ужасная картина предстала предо мною! Путь мне преграждали ноги в грубой деревенской обуви повешенного на столбе человека. Я задрожала, но снова взглянула вверх. Ах, что я пережила, узнав фигуру, одежду, более того — черты лица несчастного Михаила! Моего давнего, моего единственного друга! Я громко вскрикнула и, невольно упав на колени, протянула руки к застывшему трупу, будто умоляя его взглянуть на меня и помочь мне, как он всегда это делал.

И здесь меня настиг тот, кто преследовал нас от дворца. К нему быстро присоединились еще несколько человек. Я пыталась подняться, как только увидела их, но горе, охватившее меня, не превозмог даже страх. И, не сводя глаз с этой печальной сцены, я зарыдала.

Один из этих людей, приблизившись ко мне и всячески выражая свое сочувствие, стал допытываться, знакома ли я с человеком, судьба которого меня, судя по всему, так сильно заинтересовала. Я лишь покачала головой.

«Возможно, — сказал другой, — бедная девушка его дочь». Я сделала над собой усилие, чтобы сказать, что я была ему не дочерью, а другом и что мне хотелось бы знать, за что ему достались столь жестокие и незаслуженные страдания.