Звонок за ваш счет. История адвоката, который спасал от смертной казни тех, кому никто не верил - Брайан Стивенсон

Поскольку на тот момент я еще не нанял адвокатов, со мной не было помощника, который сидел бы рядом и помогал управляться с документами или общался с подзащитным во время слушания. После окончания суда Герберта заковали и отправили обратно в тюрьму для смертников, раздосадованного, разочарованного и несчастного. Я испытывал почти такие же чувства, собирая вещи и выходя из зала суда. В этот момент я жалел, что рядом нет человека, вместе с которым можно было бы подвести итоги, оценить, действительно ли представленные нами материалы могли дать основания для отсрочки. Я не рассчитывал, что местный судья вынесет постановление о приостановке казни, но надеялся, что апелляционный суд признает: это убийство не было преднамеренным, и для решения об отсрочке нет препятствий. Учитывать приходилось столь многое, что я никак не мог объективно оценить, достаточно ли мы представили доказательств, чтобы действительно изменить картину этого дела. А главное, меня терзало чувство вины из-за того, что я оставил Герберта в таком смятенном состоянии.

Собираясь выйти за дверь, я увидел группу чернокожих женщин и детей, сгрудившихся в задней части зала суда. Семь или восемь из них пристально разглядывали меня. Слушание состоялось во второй половине дня, и после него уже не было ничего запланировано. Мне стало любопытно, кто эти люди, но, честно говоря, я слишком устал, чтобы заинтересоваться всерьез. Я улыбнулся и кивком поприветствовал трех женщин, которые, казалось, приклеились ко мне взглядами. Они восприняли это как разрешение и подошли, когда я уже почти шагнул одной ногой за порог.

Женщина, которая заговорила со мной первой, казалась нервной и несколько испуганной. Она нерешительно промолвила:

– Я мать Рины Мэй… мать жертвы. Они говорили, что помогут нам, но так и не помогли. Мэри Линн теперь плохо слышит, у нее проблема со слухом после того взрыва бомбы, а у ее сестры проблемы с нервами. И у меня тоже. Мы надеялись, что вы нам поможете.

Видимо, ошеломленное выражение моего лица побудило ее пояснить:

– Я знаю, что вы занятой человек. Просто нам не помешала бы помощь.

Тут я сообразил, что она, говоря это, робко протягивает мне ладонь, и пожал ей руку.

– Мне очень жаль, что вы не получили обещанной помощи. Но ведь я представляю Герберта Ричардсона в этом деле. – Я постарался объяснить это как можно мягче.

– Мы знаем. Я понимаю, возможно, вам не удастся ничего сделать прямо сейчас, но когда это кончится – вы сможете нам помочь? Нам говорили, мы получим деньги на медицинскую помощь и лечение слуха моей дочери.

К нам безмолвно подошла молодая девушка и обняла ее. Хотя на вид ей было лет двадцать, может, чуть больше, она вела себя как ребенок. Опустила голову на плечо матери, как сделала бы маленькая девочка, и печально воззрилась на меня. Потом приблизилась еще одна женщина и заговорила уверенно, даже с вызовом:

– Я ее тетушка, – заявила она. – Мы не верим в убийства людей.

Я не совсем понял, что она пыталась этим сказать, но посмотрел ей в глаза и ответил:

– Да, я тоже не верю в убийства людей.

Она, похоже, несколько успокоилась.

– Это так тяжело – столько горя! Мы не можем болеть за того человека, которому вы пытаетесь помогать, но не хотим оплакивать еще и его. Хватит уже убийств в этом деле!

– Не знаю, что мне удастся сделать, чтобы помочь всем вам, но я очень хочу помочь, – ответил я. – Пожалуйста, свяжитесь со мной после 18 августа, и я проверю, что удастся выяснить.

Затем третья женщина осторожно спросила, может ли она сказать своему сыну, чтобы тот написал мне: он сидит в тюрьме, и ему нужен адвокат. И вздохнула с облегчением, когда я вручил ей свою визитку. Выйдя из зала суда, мы торжественно распрощались.

– Мы будем молиться о вас, – сказала она мне при расставании.

По дороге к машине я думал: может быть, стоит попросить этих людей сказать прокурору и адвокатам штата, что они не желают казни Ричардсона? Хотя было ясно, что штат действует вовсе не от лица и по поручению жертв. Поначалу в зале суда было полно юристов, представлявших штат, и других чиновников, наблюдавших за слушанием, но они давным-давно ушли, не перемолвившись и словом ни с одной из несчастных женщин, стоявших в дальнем конце зала. Я никак не мог отделаться от ощущения трагической иронии ситуации: этим женщинам казалось, будто я – их единственная надежда на помощь.

К тому времени как я вернулся в Монтгомери, судья, проводивший слушание, отказал в отсрочке казни. Он постановил, что наши доказательства «несвоевременны», то есть он не может их рассмотреть. Оставалось меньше недели до казни, и в следующие пару дней я подавал одно ходатайство за другим. Наконец, накануне казни я подал петицию о пересмотре дела и ходатайство об отсрочке казни в Верховный суд США. Даже в делах со смертными приговорами Верховный суд дает поручение о пересмотре лишь небольшого числа дел. Петиция в вышестоящий суд об истребовании и пересмотре дела удовлетворяется очень редко, но я все это время понимал, что Верховный суд – наш единственный шанс отсрочить казнь. Даже когда суды низших инстанций удовлетворяли ходатайства об отсрочке, штат подавал апелляцию, поэтому Верховный суд почти всегда принимал окончательное решение – дать разрешение на приведение приговора в исполнение или нет.

Казнь была назначена на одну минуту первого ночи 18 августа. Я закончил составлять петицию и отправил ее факсом в Верховный суд поздним вечером 16 августа, а все следующее утро провел в своем офисе в Монтгомери, встревоженно дожидаясь решения суда. Я пытался занять себя чтением документов из других дел, включая и дело Макмиллиана, но не рассчитывал, что ответ из Верховного суда придет раньше второй половины дня. Правда, это не помешало мне все утро гипнотизировать взглядом телефон. При каждом звонке мой пульс ускорялся. Ива и Дорис, наша администратор, знали, как я жду этого звонка. Мы подали губернатору подробную петицию о помиловании вместе с письменными показаниями родственников и цветными фотографиями, но я не рассчитывал на ответ. В петиции мы подробно рассказывали о службе Герберта в армии и объясняли, почему ветераны войны, страдающие посттравматическим стрессовым расстройством, достойны сострадания.

Особых надежд у меня не было. Майкл Линдси получил от жюри присяжных пожизненное, а вместо этого был казнен; Хорас Данкинс был психически больным человеком, и губернатор не пощадил его. Вероятно, Герберт вызвал бы у него еще меньше сочувствия.

В течение того дня я регулярно разговаривал с Гербертом по телефону, всякий раз сообщая ему, что новостей пока нет. Я не мог рассчитывать, что сотрудники тюрьмы передадут сообщение, если Верховный суд пришлет постановление, поэтому попросил его звонить мне каждые два часа. Какими бы ни были новости, я хотел, чтобы он узнал их от человека, которому он небезразличен.

Герберт познакомился в Мобиле с женщиной, с которой переписывался все годы тюремного заключения. Они решили пожениться за неделю до казни. У Герберта не было денег, и ему нечего было оставить ей в случае, если бы его казнили. Но он был ветераном войны, поэтому его родственники имели право получить американский флаг после его смерти. Он назначил получателем флага свою новую жену. В дни, предшествовавшие казни, Герберта, казалось, больше волновал вопрос флага, чем грядущая казнь. Он то и дело просил меня узнать, как именно будет вручен этот флаг, и требовал, чтобы я взял с властей письменное обязательство его выдать.