Высочайшая бедность. Монашеские правила и форма жизни - Джорджо Агамбен

Техническое противопоставление субстанциального и содержательного quid (то, что я должен был делать) экзистенциальному и фактичному quod (что я должен жить) говорит о том, что Франциск не может ссылаться на правило в собственном смысле слова, которое устанавливало бы предписания и запреты (quod deberem facere). И здесь противопоставляются не только «то, что» и «что», но также «делать» и «жить» – соблюдение предписаний и норм и простой факт жизни согласно форме (мы уже видели, как Гуго де Динь в этом же смысле различал promittere regulam и promittere vivere secundum regulam). Как это сразу поняли и противники, и последователи, «форма святого Евангелия» никоим образом не может быть сведена к нормативному кодексу.

Но что тогда имеет в виду Франциск, когда говорит, что «велел записать» этот образ жизни в немногих словах и в простоте? Исследователи полагают, что это «писание» (так называемое краткое правило 1210 г.174) совпадает с текстом вступления к первой главе «Утвержденного правила», где regula et vita братьев резюмируется в «немногих словах» vivere in oboedientia, in castitate et sine proprio, за которыми следуют четыре евангельские цитаты. Два последующих правила просто добавляют к этому сущностному, обобщающему, но при этом явно считающемуся исчерпывающим ядру (безапелляционные фразы haec est vita и regula et vita… haec est не оставляют никаких сомнений на этот счет) другие предписания, касающиеся принятия новых братьев, отношений между министрами и остальными братьями, исправительных мер, болезней, особых случаев вроде езды на лошади, отношений с женщинами, принятия милостыни, путешествий по миру, проповедничества и разных других вопросов, по поводу которых они ограничиваются указаниями, отдающими дань традиции монашеских правил, но никак не затрагивающими определение «жизни согласно форме святого Евангелия», уже микрологически резюмированного во вступлении.

Это значит, что изначальное ядро правила заключалось в придании «нормативного статуса новозаветному нарративу» как таковому (Tarello, p. 18): по отношению к этому ядру дальнейшие предписания и запреты (в современных изданиях «Неутвержденного правила» это главы II–XXIII; в манускриптах разбиение на главы отсутствует) представляют лишь предварительные глоссы175 к некоей, разумеется не исчерпывающей, казуистике. В результате такого смешения Евангелия с правилом правило-прототип или Urregel176 влекло за собой следствия, неприемлемые для курии, которая уже начиная с буллы Quo elongati 1230 г. будет проводить различие между евангельским примером и правилом, постановляя, что монах берет на себя обязательство следовать только тем евангельским советам, что были инкорпорированы в правило.

ℵ Францисканский принцип, согласно которому правилом является сама жизнь Христа, был уже высказан в одном тексте – Askētikai diataxeis или Constutiones asceticae; традиция приписывала его Василию, и он должен был быть знакомым францисканцам-спиритуалам, особенно Ангелу Кларенскому, переводившему каппадокийского монаха. «Всякое действие… и всякое слово (pasa praxis… kai pas logos) Спасителя нашего Иисуса Христа, – читаем мы в этом тексте (PL, 31, col. 1326 a–b; Василий Великий, с. 322), – есть правило (kanon) благочестия и добродетели»; чуть дальше высказывается мысль о том, что жизнь Христа является моделью и образом жизни: «Спаситель предложил всем, кто хочет жить благочестиво, форму и модель добродетели (typon aretēs kai programma)… и дал тем, кто хочет ему следовать, свою собственную жизнь как образ лучшего жизненного уклада (eikona politeias aristēs)» (ibid., col. 1351 d; Василий Великий, с. 336, перевод изменен). То же самое бенедиктинское правило начинается с напоминания, что «каждая страница и каждая речь Ветхого и Нового Заветов является rectissima norma vitae humanae177». Впрочем, уже отмечали (Tarello, p. 103), что наделение евангельского текста нормативной значимостью само по себе не являлось чем-то новым (Concordantia Грациана определяет естественное право как то, quod in Lege et Evangelio continentur178); новым, однако, было то, что из полного, без остатка, уравнения правила и жизни Христа выводится радикальная трансформация способа понимать как жизнь, так и правило.

1.4. Дело в том, что, как Франциск не устает напоминать, в «правиле и жизни» вопрос стоит не столько о формализме предписания, сколько – и даже в первую очередь – о следовании (Domini nostri Iesu Christi… vestigia sequi179 – или еще более недвусмысленным образом в так называемой «последней воле», написанной для святой Клары: volo sequi vitam et paupertatem altissimi Domini180). Речь идет не столько о том, чтобы применять форму (или норму) к жизни, сколько о том, чтобы жить согласно этой форме – то есть речь идет о жизни, которая, следуя, сама становится формой, совпадает с ней.

Поэтому, возвращаясь к начальной декларации (haec est vita), заключение «Неутвержденного правила» может ссылаться на quae in ista vita scripta sunt181: именно потому, что здесь была записана жизнь, а не правило, форма жизни, а не кодекс норм и предписаний, сам текст может быть определен как «жизнь». Именно в этом смысле и следует понимать пунктуальное повторение термина vita рядом с regula (если, конечно, этот второй термин не был добавлен позже, как считают некоторые исследователи): форма евангельской жизни, coelestis vitae formae, упоминаемая Климентом V, никогда не является только regula, но одновременно regula et vita или же просто vita. Поэтому «Неутвержденное правило» может употреблять vita там, где можно было бы ожидать regula (si quis… volens accipere hanc vitam… si fuerit firmus accipere vitam nostrum182), и, точно так же не делая различия, связывать с жизнью термины, которые обычно относятся к правилу (promittentes vitam istam semper et regulam observare183).