Гамбит Айвенго - Саймон Хоук

Как он и ожидал, его впустили в Эшби и привели в банкетный зал. Сенешаль кратко объявил его как паломника, только что вернувшегося из Святой земли. Иоанн из уважения сдержанно кивнул ему, еле склонив голову, и жестом указал сенешалю, чтобы тот его посадил. Для него нашли местечко в углу сырого зала и принесли ему еду и питье. Тем не менее, его прибытие не прошло незамеченным. Как только он сел, Ательстан встал и предложил тост.

– Мои лорды и леди, – прокричал плотный саксонец, перекрывая шум, – прибытие святого паломника служит нам напоминанием о тех доблестных сердцах, что сражаются за освобождение Святой земли. Я предлагаю тост. За доблестных рыцарей, независимо от их расы и языка, что несут свой крест в Палестине в христовом воинстве!

После этих слов Буа-Гильберт встал и высоко поднял кубок.

– Так выпьем же за тамплиеров, – сказал он, – присягнувших защитников гроба господня.

– А также за рыцарей-госпитальеров, – добавил норманнский аббат, отец Эймер. – Мой брат сражается в их ордене, защищая святой крест.

– Я не ставлю под сомнение их славу, – признал Буа-Гильберт.

– Что ж это получается, – сказала Ровена, заметив хмурое выражение лица своего отца и лукаво улыбаясь, – неужели в английской армии не было тех, чьи имена достойны упоминания вместе с рыцарями храма и святого Иоанна?

– Прошу прощения, миледи, – сказал Буа-Гильберт. – Английский монарх действительно привел в Палестину множество доблестных воинов, уступающих только тем, чья грудь была непрестанной защитой этой земли.

– Самых лучших! – проревел Ательстан. Он повернулся к Лукасу. – Поведай нам, святой паломник, неужели там не было благородных рыцарей английской крови, не уступающих никому, кто когда-либо брал меч в защиту Святой земли?

Все посмотрели на Лукаса, и он медленно поднялся на ноги, благословляя свой капюшон и тот факт, что он был в тени. Айвенго отсутствовал в течение довольно долгого времени, но, несомненно, его собственный отец узнал бы его, если бы четко разглядел его лицо. Отвечая, Лукас принял почтительную позу, слегка опустив голову, словно ему было неудобно находиться в центре внимания, как и было на самом деле.

– Я всего лишь паломник, – произнес он, – и совсем не разбираюсь в вопросах войны. И все же я видел, как король Ричард и пять его рыцарей провели турнир после взятия Сен-Жан-д’Акр, бросив вызов всем желающим. В тот день каждый из рыцарей провел три схватки и выбил из седла трех противников. Семеро из этих нападавших были рыцарями Храма, что может подтвердить сэр Брайан де Буа-Гильберт.

Это было одно из любимых воспоминаний Уилфреда. Во время допросов накачанного химией рыцаря было непросто заставить говорить о чем-нибудь еще. Он был весьма доволен собой.

Тамплиеру это не понравилось. Он нахмурился, и его руки сжались в кулаки.

– Их имена, добрый паломник! – проорал Ательстан. – Можешь назвать имена тех благородных рыцарей?

– Первым по чести и по воинскому умению был Ричард, король Англии, – сказал Лукас. – Вторым был граф Лестер. Сэр Томас Мултон из Гилслэнда был третьим.

– Саксонец! – радостно проорал Ательстан.

– Сэр Фоулк Дойли был четвертым.

– Саксонец по матери! – раздался вопль Ательстана к нарастающему неудовольствию норманнов. – И пятый? Кто был пятым?

– Сэр Эдвин Тернхэм.

– Саксонец, клянусь душой Хенгиста! Голос Ательстана стал еще громче, эхом разносясь по залу. – Шестой! Кто был шестым?

– Боюсь, шестой рыцарь не был так известен, – сказал Лукас, – его имя не сохранилось в моей памяти.

– Сэр паломник, – напряженно сказал Буа-Гильберт, – эта предполагаемая забывчивость после того, как столько всего вспомнилось, пришла слишком поздно, чтобы послужить вашей цели. Я сам скажу вам, кем был тот рыцарь, удача которого и промах моей лошади принесли ему победу. Это был сэр Уилфред из Айвенго, и среди шести не было никого, кто в его годы получил бы больше славы в бою. И все же я добавлю, что, если бы Айвенго был в Англии, я бы быстро показал, кто из нас не уступит никому в бою и доблести!

– Ну, что ж, – сказал Иоанн, ухмыляясь, – нам надлежит добавить в наш тост Айвенго, отсутствие которого не позволяет ему принять вызов. Пусть же все выпьют за его здоровье и особенно Седрик Ротервудский, достойный отец столь доблестного защитника креста.

– Нет, мой господин, – сказал Седрик, перевернув свой кубок вверх дном и расплескав вино. – Я не стану пить за здоровье непослушного юнца, который презирает мои приказы и отказывается от традиций и обычаев своих отцов!

– Как, – сказал Иоанн, – столь доблестный рыцарь оказался настолько недостойным сыном?

– Мои губы не произнесут его имя, – сказал Седрик. – Он покинул мой дом, чтобы путаться с дворянами при дворе вашего брата, где он набрался ваших норманнских обычаев и перенял приемы верховой езды. Он действовал вопреки моим желаниям и приказам, и во времена Альфреда подобное непослушание было бы жестоко наказано! И не менее я зол на него за то, что он признал себя вассалом, чтобы получить во владение те самые земли, которыми его отцы обладали в свободном и независимом праве!

Иоанн улыбнулся.

– Тогда, похоже, вы не будете возражать, Седрик, если мы передадим этот феод человеку, чье достоинство не пострадает от владения им. Сэр Морис Де Брейси, не согласитесь ли вы принять баронство Айвенго, чтобы сэр Уилфред, будучи феодальным вассалом короля, более не навлекал на себя недовольство Седрика?

– Клянусь богом, – сказал де Брейси, – меня назовут саксонцем прежде, чем Седрик, Уилфред или лучшие представители английской крови отнимут у меня этот дар, ваше высочество!

– Любой, кто назовет вас саксонцем, сэр Морис, – сказал Седрик, – оказал бы вам честь, настолько же великую, насколько и незаслуженную.

– Нет сомнения в том, что благородный Седрик говорит правду, – сказал Иоанн. – Его раса действительно может претендовать на первенство в том, что касается длины родословных. Синяя краска пиктов, которой раскрашивались его предки, несомненно передала благородство цвета их венам.

– Они идут впереди нас на поле, – сказал отец Эймер, – так же, как олени ходят перед псами.

– Нам также не следует забывать об их исключительной воздержанности и умеренности, – сказал Де Брейси, посмеиваясь над Ательстаном, который буквально дрожал от ярости.

– А также о мужестве и дисциплине, которыми они отличились в Гастингсе и в других местах, – сказал Буа-Гильберт.

– Какими бы ни были дефекты их расы, реальные или воображаемые, – сказал ранее молчаливый де ла Круа, – будучи тем, кто имел возможность оценить саксонское гостеприимство, я могу, по крайней мере, утверждать, что не знаю саксонцев, которые в своем собственном зале и за чашей своего собственного вина когда либо допускали в отношении невинного гостя грубость, подобную той, что я видел здесь этой ночью.