Сицилия: Сладкий мед, горькие лимоны - Мэтью Форт

— Можно ли побывать на ферме, где выращивают крупные бобы? — поинтересовался я.

Сезон практически закончился, сказал он на это, но ему кажется, что синьор Скавуццо собрал еще не весь урожай. Сальваторе немедля позвонил. Да, не весь. Да, он с удовольствием покажет мне свои делянки бобов. Да, он ждет меня.

Синьор Скавуццо ждет меня до сих пор. Я вышел из офиса синьора Манна с какой-то примитивной картой и с подробными инструкциями. Но по дороге в какой-то момент что-то произошло. То ли я выехал из города по другой дороге, то ли свернул налево, вместо того чтобы повернуть направо, или наоборот, либо же неправильно понял описание большого поместья с похожим на замок домом. Все возможно. Я искал ферму Скавуццо в течение двух часов. Поднимался на холм и спускался с него. Мотался по дороге взад-вперед. Остановился, чтобы расспросить какого-то крестьянина, но, к сожалению, его сицилийский диалект оказался таким непереводимым, что я понял его ничуть не лучше, чем он меня.

На небе начали собираться тучи, и заметно похолодало. Мой запас терпения иссякал. Надежда покинула меня, и я ощутил полную беспомощность. Мне пришлось признать, что как первопроходец, как гастроном-исследователь и как деловой человек я потерпел неудачу, однако по прошествии двух часов терзания рассеялись и я направился в Адрано. Расположенный на юго-западном склоне вулкана Этна, он должен был стать моей последней остановкой перед возвращением в Катанию, откуда мне предстояло вернуться в Англию.

* * *

Адрано производил впечатление города, забытого и историей, и современными туристами. Далее с гастрономической точки зрения о нем практически нечего сказать, если не считать оживленного базара, где я купил немного соленых lupini — бланшированной лимской фасоли, которая скорее была очень дорогой, нежели вкусной, и первые увиденные мною фиги, которые по своей сладости и нежному вкусу не шли ни в какое сравнение с тем, что мне доводилось пробовать ранее. Однако этого явно недостаточно, чтобы отказаться от своего мнения об Адрано: его ни в коем разе нельзя назвать центром кулинарного искусства.

Я одиноко бродил по городу в поисках места, где можно было бы потешить свои вкусовые рецепторы. У меня появился страх, что я превращаюсь в одного из тех сластолюбцев, чей аппетит настолько истощен, что для его симуляции необходим неординарный, если не экзотический, новый опыт. Размышляя об этом, я набрел на «блинно-пирожковое» заведение Реитано, стоящее в центре города.

Синьор Реитано — мужчина средних лет, с внимательным взглядом, симпатичными усами и с животиком, заполнившим его форменную белую куртку шеф-повара хорошего покроя с синими пуговицами и с синими шевронами на манжетах.

— Креспелле[36], — объяснил он, — фирменное блюдо Катании.

Он ловко отделил тесто от того большого количества, что заполняло кастрюлю из нержавеющей стали, слегка распластал его в левой руке, положил на него начинку — соленый анчоус — и, свернув в трубочку, похожую на сосиску, бросил в котел с кипящим жиром, где уже жарились несколько креспелле.

— Все очень просто, — сказал он, ловко помешивая их проволочной лопаткой. — Для приготовления теста нужны только мука, вода, соль и дрожжи.

Когда креспелле стали золотисто-коричневыми, он выудил их из чана и протянул мне. Тесто было в меру хрустящим, а начинка сохранила аромат анчоуса, и в ней было ровно столько соли, сколько нужно, чтобы вкус понравился.

— Мы готовим и креспелле (пирожки) с начинкой рикотта. И сладкие креспелле (с рисом и с сахаром), — добавил он.

Этим ассортимент синьора Реитано исчерпывался. Но его он вполне устраивал: поток клиентов ж иссякал, и все уходили, унося с собой полдюжины или дюжину креспелле для всей семьи.

Креспелле были еще одним напоминанием о прошлом и об изобретательности сицилийцев в том, что касается приготовления недорогой и вкусной еды. Я с охотой съел еще креспелле, а потом и еще.

— Сколько с меня? — спросил я, разделавшись с тем, что лежало на моей тарелке.

— Niente (ничего), — замахал он. — Я вас угощаю.

* * *

Когда я просматриваю записи, сделанные тридцать три года тому назад, мне не остается ничего другого, как только проклинать себя за собственную непредусмотрительность. Если бы я подробнее описывал то, что мы с Томом видели, чувствовали и ели! Читая свои заметки, оставленные после нашего путешествия, я пытался установить связь между юношей, каким я был тогда, и мужчиной средних лет, каким стад теперь. Забавно, честное слово! С одной стороны, у меня было ощущение, что это мысли, принадлежащие незнакомому мне человеку, а с другой — не мог не удивляться, насколько я отличаюсь оттого неоперившегося птенца, который проехал по острову в 1973 году. Первые впечатления от ситуаций, людей и ландшафта во многом не изменились, а вот осмысление их кардинально различалось.

Тогда я обращал внимание на «города, рискованно расположившиеся на вершинах почти вертикальных холмов», на «маленькие, убогие деревушки у их подножий» и на «великолепие Пелоританских гор». Сейчас все увиденное укутывалось мною в романтический флер: плетельщик корзин, гроздья лесного ореха, овцы «с длинными рогами, похожими на штопоры», красота таких названий, как Таормина, Лингуаглосса, Кастильоне, Милаццо, Рандаццо. Где-то я написал даже об «осколках красот».

Сладкий мед физической красоты Сицилии, ее плодородие и природное изобилие, ее богатейшее прошлое пропитали мои собственные впечатления.

Сейчас я сидел на площади в Адрано и наблюдал за людьми, входившими в заведение Реитано и выходившими из него. Завершался первый этап моей одиссеи, и, объездив центральную часть Сицилии, я понял, что, в отличие от Феокрита, не увидел в ней ничего идиллического. Эта традиция была давным-давно разрушена завоевателями и эксплуататорами. Не соответствует острот и идеализированному имиджу Средиземноморья. Он гораздо более дикий, грубый и, если так можно выразиться, менее личный. Однако нельзя не восхититься его дивными светотенями и завораживающими просторами, очарованием его парадоксов и непредсказуемостью. Насколько я понял, истинную природу Сицилии больше не найти ни в классических руинах Селинунта и пьяцца Армерина, которые завладели моим воображением более трех десятилетий назад, ни в грандиозности барочных церквей и соборов.

Должно быть, прошедшие годы обогатили меня опытом и пониманием, через которые я и отфильтровал свои новые ощущения. Теперь мне казалось, что как минимум отчасти сущность острова заключается в бескрайних просторах пшеничных полей, в озерах вина, в оливковых рощах, в маленьких пыльных деревнях и в обветшавших городах, потому что именно это несет отпечаток недавней истории, изобилия и нищеты — всего того, что сохранилось в памяти живущих на острове людей.

* * *

Вплоть до сельскохозяйственных реформ 1940 и 1950 года большинство крестьян были поденными рабочими, которым запрещалось иметь землю в собственности даже в тех редких случаях, когда они могли позволять себе это. Они продавали свой труд за мизерную плату или за еду. Пока не началась механизация, все сельскохозяйственные работы выполнялись вручную. Это был изнуряющий каждодневный труд под палящим солнцем. Большинство нолей располагались вдали от ближайшего города или masseria — скопления фермерских построек, похожих на мини-деревни. Каждому наемному работнику приходилось дважды в день совершать многокилометровые переходы. Социальная изоляция, экономическая нищета, политическое бессилие, угнетение и эксплуатация со стороны церкви и землевладельцев — такой была жизнь многих сицилийцев.