Сицилия: Сладкий мед, горькие лимоны - Мэтью Форт

— Правда? — удивился я. — Нет, этого я не знал.

— Как правило, сицилийцы, — продолжал Пьетро, — не так озабочены кулинарными мелочами, как итальянцы.

— Я бы этого не сказал, — буркнул я.

— Конечно! Мы можем готовить аранчини только потому, что арабы завезли на остров рис между восьмисот семьдесят восьмым и тысяча шестидесятым годами нашей эры.

Далее последовал чрезвычайно самоуверенный и ученый монолог о сицилийской кухне, о византийском влиянии, римских пережитках, арабских элементах и испанских следах. Казалось, все сицилийцы имеют глубокие познания о своем прошлом. Я реагировал хмыканьем и прочими жуками, выражавшими мой интерес, а он все говорил и говорил.

На второе мне подали спагетти с томатным соусом. Запах кипяченого молока и пшеницы, исходивший от пасты, прекрасно сочетался с ароматом свежего, легкого и благоухающего соуса.

— Что вы, англичане, думаете о principe Carlo и la Regina Elizabetta? — неожиданно спросил он, меняя тему разговора.

— Простите? — чуть не поперхнулся я.

Я не сразу понял, что он спрашивает о принце Чарлзе и о королеве Елизавете.

— Видите ли, — начал я, — все не так просто.

Но Пьетро ничего и не ждал от меня в ответ. Он продолжил свой монолог. На этот раз — о преимуществах и недостатках монархии по сравнению с президентским правлением.

Он не замолчал даже тогда, когда мне подали то, что считается на Центральной Сицилии вторым блюдом, — что-нибудь из мяса гриль, им оказались сосиски, и я погрузился в размышления о достоинствах кушанья. Сосиски были великолепны: плотные, в меру соленые, мясистые. Раз ты их вынужден есть, а именно это мне и предстояло, пусть уж будут именно такие сосиски. А вот салат… Я невольно задумался над тем, что происходит с великолепными и разнообразными овощами, которых в изобилии на рынке. Почему салаты, подаваемые в ресторанах, столь невыразительны и унылы? Разумеется, ежи лучше тех, какие готовят во Франции, но все-таки должны быть гораздо вкуснее. В какой-то момент я даже решил спросить об этом у Пьетро, но передумал, чтобы не нарушать гармонии, тем более что отправляться спать время не подошло.

Наконец я пожелал хозяину спокойной ночи.

Увы, мне не удалось провести свободное время в обществе Одиссея. Возможно, если учесть мои непростые отношения с Гомером, это даже к лучшему. Любопытно, одному ли мне хотелось, чтобы Гомер рассказывая чуточку поинтереснее? Чтобы он не топтался на одном месте?

— Наша беседа доставила мне большую радость, — подытожил Пьетро, провожая меня из столовой. — Интеллигентный разговор, дискуссия, обмен мнениями. Какое это удовольствие!

* * *

Въехав в Энну, я сразу почувствовал аромат свежей выпечки, нагретого сахара, специй и шоколада, который шел из кафе «Италия» на площади Гарибальди.

В детстве великий путешественник и писатель викторианской эпохи Ричард Бертон следующим образом испытывал силу воли: он ставил перед собой свое любимое блюдо, клубнику со сливками, и сидел до тех пор, пока не чувствовал, что поборол желание съесть его. Потом вознаграждал себя, съедая двойную порцию. Решив последовать примеру сэра Бертона, я поборол искушение приобщиться к великому кулинарному искусству и устало побрел к Кастелло-ди-Ломбардии, а по дороге заглянул в собор.

Я полюбовался вьющимися растениями, спускающимися по стене, и пришел в восторг от растительных орнаментов, украшавших внутренние колонны, и от изысканных украшений в мавританском стиле вокруг окон разваливающегося здания в невзрачном дворе. О да, у Энны была богатая история: история Сицилии, греческая, римская, арабская, нормандская и много всего другого. У нее определенно сложился свой характер, и с выгодной позиции на скале Цереры, поднимающейся над городом, открывалась вся Сицилия, или вам только так казалось. Энна расположена на высоте девятьсот тридцать один метр над уровнем моря, выше всех прочих городов в центре острова.

Однако чудеса Энны описаны гораздо более талантливыми и образованными мужами, чем я, а потому, утолив свой эстетический голод, я вспомнил о принципе Бертона и почувствовал, что пора вознаградить свою физическую природу. И поспешил назад, к кафе «Италия».

Оно могло служить примером во всем. Элегантное, тихое, кафе мерцало и излучало неяркий свет. Обслуживали без лишних слов и вежливо. А такого ассортимента кондитерских изделий мне не доводилось видеть нигде: канноли всех размеров, рожки (круассаны), приправленные трюфелями, пирожки с фруктами, фруктовое печенье, кремовое печенье, бисквиты разных форм, пропитанные ликерами, лимончини, буше, пончики… Это была настоящая сокровищница вкуснейшей выпечки, сверкающей и манящей. Выбрав фисташковую булочку величиной с морского гребешка с жирной рифленой янтарно-желтой оболочкой, начиненную сладкой массой рикотта, смешанной с ореховой кроткой, я устроился на улице, там, где расположились группы французских и немецких туристов.

Поразительно, как бывшие завоеватели и оккупанты Сицилии возвращались, чтобы снова превратить ее в свою колонию. Я вспомнил слова Нанни Куччиара о том, что все покорители Сицилии в конце концов становились сицилийцами. Наступит ли момент, когда эти завоеватели перестанут серьезно изучать путеводители и планировать очередную атаку на историческую или культурную достопримечательность? Научатся ли они когда-нибудь вести непринужденные беседы так, как это делают окружающие их жители Энны? Будут ли они видеть в неспешности общения одну из целей своей поездки? А я смогу так? Если честно, страсть к разговорам ставила меня в затруднительное положение. Виноваты ли в том сами любители поболтать? Нет. Судя по всему, подобное бессмысленное занятие вступало в противоречие с моей пуританской этикой. Я считал это своим недостатком. Беседа — признак высокой социальной культуры.

Таково одно из многих противоречий, с которыми мне приходилось бороться. Ежедневно Сицилия рождала впечатления и переживания, которые бросали вызов упорядоченным представлениям, сформировавшимся у меня в результате того, что я вырос в Северной Европе. Время же на острове представлялось более гибким, чтобы не сказать — безграничным. Сицилийцы с одинаковым пылом принимали жизнелюбие и то, что я называл наследственным пессимизмом. Они говорили больше и сообщали тебе меньше, чем другие люди, с которыми доводилось встречаться. Впрочем, дело тут не столько в скрытности, сколько в том, что в их речи чувствовались такая осторожность, скрытые намеки и многозначительность, что порой она казалась закодированной. В известной мере так оно и было, и каждый раз, когда я думал, что смог отчасти разгадать новый для себя код, происходило нечто заставлявшее меня усомниться в выводе.

Кофе был ароматным и крепким, каким и должен быть сицилийский кофе.

* * *

Мне довелось познакомиться с «Трюфелевым меню» в парижском ресторане «Жамен», когда Жоэль Робюшон купался в славе. Я засиживался за столиком у Жоржа Бланка в Бонна и смаковал блюда, приготовленные Бернаром Луазо, когда он еще только мечтал о трех звездах «Мишлена». Я обсуждал достоинства изысканных блюд с Раймоном Бланком и Хестоном Блюменталем во время наших общих застолий. Я до сих пор помню вкус супа и фриттату[32] с черными трюфелями, которые я ел в «Ла-Бандиера» в Чивителла-Казанова (Абруццо), и вкус рагу косули с клецками в таверне «Де-ли-Кальдора» в деревушке Пасентро, недалеко от Сульмоны. Но не могу сказать, что получил от этих дивных кушаний больше удовольствия, чем от четырех блюд, поданных мне в станционном кафе в Вилларосе. Замечательная еда не только доставляет чувственное наслаждение, но и остается в памяти. Про тот обед это верно сполна.