Ангел скорой помощи - Мария Владимировна Воронова

Коротко кивнув, Костя раскрыл операционный журнал и стал заполнять шапку, пока начальник отделения глубоко и нервно затягивался сигаретой.

– Жалко ребенка, – сказал Костя.

– Да, очень. Но мы все сделали правильно. Какой выбор-то у нас был?

– Никакого. Без операции она бы все равно долго не прожила.

– Вот именно. Мы ведь тоже не боги, не все ошибки природы нам подвластны. Тяжело на столе терять, но без этого в нашей работе не обходится.

Костя поморщился. Хотелось поскорее закончить этот день, уйти из клиники и избавиться от непривычного и неприятного чувства свинцовой тоски оттого, что ему не жаль этого несчастного ребенка.

– Не повезло бедняге, родилась не в то время и не у тех людей, – вздохнул заведующий, листая толстую историю болезни.

– Давно пора стерилизовать алкоголиков, – буркнул Костя.

Владимир Андреевич искоса взглянул на него:

– Честно сказать, иногда, глядя на таких Юлечек, я и сам так думаю. Но, Костя, это шаг на запретную дорогу.

– Можем случайно не дать шанс Бетховену?

– Ну Бетховен такой один даже не на миллион дебилов, а на все человечество, так что статистика не на его стороне, – усмехнулся Владимир Андреевич, – дело не в результате, а в том, что на эту дорогу просто нельзя ступать, если мы хотим оставаться людьми. Нельзя, и все. Ладно, хватит философии, давай писать.

Костя взял ручку.

Протокол операции Владимир Андреевич продиктовал, а посмертный эпикриз предоставил на откуп Коршунову, дав только самый общий план. Ребенок детдомовский, с множественными пороками развития, серьезно проверять историю не будут, на ЛКК не потянут, и родителей нет, которые могли бы писать жалобы, так что можно сильно не стараться и доверить аспиранту оформление истории. Главная трудность этого занятия – уместить все диагнозы в соответствующих графах бланка.

– Ладно, не кисни, – сказал начальник, уходя, – наша совесть чиста, мы сделали что могли. Как оформишь историю, закинь на пост, утром старшая в морг отнесет.

– Так точно, Владимир Андреевич.

Костя остался в ординаторской один, можно было убрать с лица скорбное выражение. Хотя и Владимир Андреевич не сильно горевал, скорее досадовал, что операция прошла так неудачно, но, пока шел по территории клиники к машине, и это чувство у него прошло, вытесненное уверенностью, что в ходе операции он нигде не ошибся и его вины в летальном исходе нет. И правильно, нельзя умирать с каждым больным. Все это знают, все умеют отстраняться от чужого горя, но в приличном обществе ты не можешь равнодушно отнестись к смерти ребенка. Приходится лицемерить.

Дописав историю и проверив, правильно ли заполнены все графы, Костя вышел на пост и с неудовольствием увидел, что дежурит Надя. Меньше всего сейчас хотелось общаться с единственным человеком в мире, кому была небезразлична судьба этого ребенка. Глаза ее были красные, а руки дрожали. Сегодня даже дети, чуткие к чужому настроению, не липли к ней.

Он подошел, хотел отдать историю, но в последний момент спрятал руки за спину.

«Завтра утром приду пораньше и сам старшей отдам», – решил он.

– Все в порядке? Никого срочно смотреть не надо? – сказал Коршунов, отвечая на вопросительный взгляд Нади.

– Нет, Константин Петрович, под наблюдением пациентов нет, и тревоги никто не вызывает.

Сказав это, Надя поморщилась и, видимо, чтобы скрыть слезы, опустила глаза и принялась перебирать папки с историями.

Напомнив себе, что ничем не виноват перед этой медсестрой, Костя попрощался:

– В таком случае до завтра.

Он вернулся в ординаторскую, но вдруг словно против собственной воли снова пришел на пост, где Надя продолжала бесцельно перекладывать папки с места на место.

– Как вы себя чувствуете? – спросил он.

– Я могу работать, – всхлипнула она.

– Не сомневаюсь.

Больше всего на свете хотелось на улицу, поскорее смешаться с толпой в метро и забыть сегодняшний день, но Костя продолжал стоять, переминаясь с ноги на ногу и не в силах выдавить из себя ни слова утешения, как двоечник, внезапно вызванный к доске.

– Вы сделали все, что могли, – Надя подняла на него заплаканные глаза. От слез лицо ее опухло и сделалось совсем некрасивым, – другого выхода не было.

Он пожал плечами. Хотел сказать, что хирург в таких случаях обязан искать возможность другого выхода, чтобы в следующий раз воспользоваться им, но промолчал.

Прерывисто вздохнув, Надя быстро вытерла глаза тыльной стороной ладони. Носового платка у нее явно не было, у Кости тоже. В кармане лежала маска, к счастью, свежая. Он подал ее Наде:

– Возьмите, чистая.

– Спасибо.

– Почему вы вышли на смену? – спросил Костя. – Насколько мне известно, Владимир Андреевич предупреждал вас, что операция состоится именно сегодня.

– Никто не смог поменяться. Но вы не волнуйтесь, работа не пострадает. Я в порядке. Сейчас быстренько умоюсь и пойду антибиотики делать.

– Знаете что, – предложил Коршунов, – давайте-ка я сам сделаю, а вы идите в сестринскую, отдохните немного, придите в себя.

– Нет, это совсем ни к чему!

Костя решительно взял ее за локоть и подтолкнул к двери в сестринскую:

– Идите-идите! Хоть один человек на свете должен оплакать этого ребенка.

Заверив Надю, что прекрасно знаком с работой медсестры и умеет разводить антибиотики и делать уколы, Костя уложил ее на короткий диванчик, дал выпить стакан воды и вышел на пост, поплотнее прикрыв за собой дверь.

Прислушался. Рыдания было слышно, только если сильно напрягать слух, но на всякий случай он негромко включил на посту радио.

На последних курсах академии Костя подрабатывал медбратом, правда, не в детской клинике, а в психиатрической больнице, куда физически крепких курсантов брали очень охотно. Опыт у него действительно был, но многое забылось, да и разводить антибиотики в таких промышленных масштабах раньше не приходилось.

Костя ожесточенно тряс флаконы, растворяя порошок, тщательно следил за тем, чтобы шприцы не перепутались и каждый ребенок получил именно то лекарство, которое ему назначено, в общем, занятие требовало полной концентрации.

Когда же Костя пошел по палатам делать уколы, то обнаружил, что с медсестрой дети ведут себя совсем не так послушно, как с врачами. Сейчас они воспринимали его явно как медсестру. Кто-то капризничал, кто-то прятался, а за одним малышом пришлось даже побегать по коридору. Хорошо еще, что он знал всех пациентов в лицо и по фамилии, иначе они бы его запутали до полной потери ориентации во времени, пространстве и себе самом.

Костя с пеленок знал, что к людям ниже тебя по положению и образованию необходимо относиться вежливо, но только теперь, отколов эти злосчастные антибиотики, понял, что медсестер действительно есть за что