Дипломатия - Генри Киссинджер

«…«Вьетнамизация» превратится во все более серьезную проблему по мере нашего следования по этому пути.

— Вывод войск США превратится в нечто подобное соленым арахисовым орешкам для американской публики: чем больше американских войск отправится домой, тем больше она будет требовать возврата остальных. Это в конечном счете может завершиться требованиями одностороннего ухода — возможно, в течение года.

— Чем больше войск будет выведено, тем больше это придаст уверенности Ханою…

— Каждый выводимый солдат США будет в относительном плане представлять все большую важность для осуществления усилий на Юге, поскольку будет представлять собой более значительный процент сил США, чем его предшественник…

— Станет все труднее и труднее поддерживать моральный уровень тех, кто остается, не говоря уже об их матерях.

— «Вьетнамизация» может не привести к снижению потерь в войсках США вплоть до самых окончательных этапов, так как наш уровень потерь может не соотноситься с общей численностью американских войск в Южном Вьетнаме. Чтобы убивать примерно 150 солдат США в неделю, противник должен атаковать лишь незначительную часть наших сил…»[976]

В памятной записке утверждалось, что если все это соответствует действительности, то Ханой сосредоточит свои усилия на том, чтобы нанести Соединенным Штатам психологическое, а не военное поражение; он будет затягивать войну, загонять переговоры в тупик и выжидать, как будет разворачиваться ситуация внутри Америки, — это предсказание в общем и целом оказалось верным.

Памятная записка предвидела многие из наших будущих трудностей, но на нее не обратили никакого внимания. С одной стороны, хотя она и была передана президенту, я не проследил за ее прохождением в Овальный кабинет. В Вашингтоне идеи без рекламы не работают. Авторы меморандумов и памятных записок, не желающие за них бороться, скорее всего, увидят потом в своих словах оправдания задним числом, а не руководство к действию. Отступив перед решительным противостоянием и внутренними беспорядками, которые могла бы повлечь за собой альтернатива попытки подталкивания столкновения с Ханоем, я так и не настоял на тщательном рассмотрении этого варианта. Да и президент не стал их изучать, несомненно, по этой же самой причине. У Никсона не было стимула пересматривать ранее принятое решение в пользу «вьетнамизации», коль скоро ни одно из государственных учреждений, имеющих отношение к Вьетнаму, не высказало никаких возражений. А их не последовало в первую очередь потому, что они были до такой степени выбиты из колеи демонстрациями, что были не в силах выйти в опасную зону передовой.

Я переосмыслил все мучения выбора, чтобы показать, что к тому времени, как Никсон вступил в должность, во Вьетнаме любой выбор был одинаково плох. Тот факт, что «вьетнамизация» может оказаться мучительно трудной, не делал другие варианты более привлекательными. Эта фундаментальная истина ускользала от внимания критиков вьетнамской войны, как она ускользала от внимания значительной части американского общества и в других случаях: внешняя политика зачастую влечет за собой принятие решений в условиях выбора между плохим и плохим. Выбор, перед лицом которого стоял Никсон во Вьетнаме, надо было делать между противными вариантами. После 20 лет сдерживания Америка платила свою цену за перенапряжение. Не оставалось вообще никаких выборов.

Хотя «вьетнамизация» была рискованным курсом, в целом она была наилучшим из всех имеющихся. Она имела то преимущество, что постепенно приучала американский и южновьетнамский народы к неизбежности ухода Америки. И если бы в процессе неумолимого сокращения численности американских сил Америке удалось бы укрепить Южный Вьетнам, — а администрация Никсона надеялась именно на это, — цели Америки были бы достигнуты. Если бы ей не удалось это сделать и единственным оставшимся вариантом был бы односторонний уход, то окончательное выпутывание могло бы произойти после того, как американские силы во Вьетнаме уменьшились бы до такого, который сократил бы до минимума риски хаоса и унижения.

По мере претворения этой политики в жизнь Никсон преисполнился решимости сделать крупное усилие в направлении переговоров и попросил меня заняться этим делом. Французский президент Жорж Помпиду дал краткое резюме того, что меня ожидало впереди. Поскольку его аппарат взял на себя организационные мероприятия, связанные с моими секретными переговорами в Париже с северными вьетнамцами, я кратко информировал его после каждого раунда переговоров. Во время одного из таких случаев, когда я был в удрученном состоянии по поводу, казалось бы, непреодолимого тупика, Помпиду заметил сухим, как бы ничего не значащим тоном: «Вы обречены на успех».

Государственные лица не выбирают конкретное время служения своей стране и стоящие перед ними задачи. Если бы я обладал в данном вопросе правом выбора, я бы безусловно предпочел более покладистого партнера по переговорам, чем Ле Дык Тхо. Опыт усилил то, чему обучила идеология его самого и его коллег по ханойскому политбюро, — что партизанская война знает только победу или поражение, но не компромисс. На ранних этапах «вьетнамизация» не производила на него никакого впечатления. «Как вы можете рассчитывать взять верх при помощи одной только южновьетнамской армии, если она не смогла победить при содействии 500 тысяч американцев?» — спрашивал до предела уверенный в себе Ле Дык Тхо в 1970 году. Это был навязчивый вопрос, который тоже мучил нас. За четыре года усиление Сайгона в сочетании с ослаблением Ханоя делало положительный ответ, казалось бы, вполне реальным. Но даже при этих обстоятельствах потребовались блокада, провал северовьетнамского наступления и интенсивные бомбардировки, чтобы вынудить Ханой заключить соглашение.

Феномен абсолютно непримиримого противника, незаинтересованного в компромиссе, — а фактически стремящегося превратить тупиковую ситуацию в оружие, — был чужд американскому опыту. Все большее число американцев жаждало компромисса. Но ханойские лидеры развязали войну, чтобы победить, а не чтобы заключить сделку. В силу этого категории, которыми оперировали во время внутриамериканских дебатов — множество предложений о прекращении бомбардировок, прекращении огня, назначении крайнего срока вывода американских сил и о создании коалиционного правительства, — никогда не входили в расчеты Ханоя. Ханой начинал торговаться только тогда, когда на него оказывалось серьезное давление, — в частности, когда Америка возобновляла бомбардировки, и чаще всего тогда, когда были заминированы северовьетнамские порты. И тем не менее именно возврат к оказанию давления более всего распалял критиков внутри страны.

Переговоры с северовьетнамцами шли на двух уровнях. Имели место официальные встречи четырех сторон конфликта в отеле «Мажестик» в Париже, в которых участвовали Соединенные Штаты, правительство Тхиеу, ФНО (южновьетнамская организация-ширма Ханоя) и ханойское правительство. На протяжении многих месяцев время уходило на споры вокруг формы стола, за которым Фронт национального освобождения мог бы сидеть так, чтобы это не подразумевало признания его Сайгоном, так что официальные переговоры немедленно застопорились. Форум оказался слишком велик, общественное внимание было слишком пристальным, а Ханой оказался слишком упрямым в своем нежелании предоставить равный статус не только Сайгону, но, если на то пошло, даже собственному сателлиту, ФНО.