Дипломатия - Генри Киссинджер

Никсон принял на себя столь прискорбное задание в самой неспокойной внутренней обстановке со времен гражданской войны. Даже теперь, по прошествии 25 лет, неожиданность краха общенационального консенсуса по Вьетнаму действует шокирующе. В 1965 году Америка посвятила себя — при наличии всеобщего одобрения — делу победы в партизанской войне против того, что воспринималось тогда как глобальный коммунистический заговор, и строительства институтов свободного мира в Юго-Восточной Азии. Двумя годами позже, в 1967 году, это же самое дело стало восприниматься не только как провальное, но и как ошибочная политика помешанных на войне политиканов. В какой-то момент интеллектуальное сообщество праздновало приход молодого, прогрессивного президента Кеннеди. И почти сразу же оно стало осуждать его преемника, обвиняя в зверствах, систематической лжи и воинственности, несмотря на то что стратегия нового президента — или, по крайней мере, его стратегов — была в основном точно такой же, что и у его оплакиваемого предшественника. В 1968 году, к концу своего президентского срока, Джонсон не мог больше появляться на публике, разве что на военных базах и в других подобных местах, где приверженцы методов бурного протеста могли бы быть физически отгорожены. Несмотря на то что Джонсон был действующим президентом, он даже не нашел для себя возможным появиться в 1968 году на общенациональном съезде собственной партии.

После перерыва, длившегося всего несколько месяцев, яростная оппозиция войне возобновилась и даже усилилась при преемнике Джонсона Ричарде Никсоне. Внутриполитические споры становились особенно острыми и такими почти неразрешимыми еще и потому, что обнародованные разногласия были всего лишь подменой глубинных внутренних философских противоречий. Никсон готов был вести переговоры о почетном уходе, и этот уход мог заключать в себе все, только не передачу северовьетнамским коммунистам миллионов людей, которых его предшественники раньше подталкивали к опоре на Америку. Он воспринимал понятия доверия и чести всерьез, поскольку они предопределяли способность Америки формировать мирный международный порядок.

С другой стороны, лидеры движения за мир считали войну до такой степени отвратительной, что почетный выход из Вьетнама стал звучать для них абсурдно. То, что администрация Никсона воспринимала как потенциальное национальное унижение, протестующие по поводу Вьетнама трактовали как желаемый национальный катарсис. Администрация искала исход, позволивший бы Америке продолжать играть свою послевоенную международную роль опоры и защиты свободных народов, — именно ту роль, с которой многие в движении за мир хотели покончить, рассматривая ее как фанаберию и заносчивость давшего трещину общества.

На протяжении жизни одного поколения Америка прошла через Вторую мировую войну, войну в Kорее и полтора десятилетия кризисов холодной войны. Вьетнам оказался в смысле напряжения сил излишним, а в смысле жертв — слишком непереносимым, поскольку все это так противоречило традиционным американским ценностям и ожиданиям. В 1920-х и 1930-х годах, когда поколение Никсона и Джонсона вступало в пору юношества, американцы полагали себя выше макиавеллистских деяний европейцев. В течение 1940-х и 1950-х годов, когда это поколение достигло совершеннолетия, Америка была уверена в том, что она призвана выполнять праведную глобальную миссию. И действительно, она стала бесспорным лидером свободного мира. К тому времени, как эти люди достигли пика политической карьеры в 1960-е годы, движение за мир во Вьетнаме поставило эту глобальную миссию под сомнение. К 1970-м годам на сцену вышло новое поколение американцев, которое более не считало Америку воплощением святости. Чтобы заслужить право действовать в мировом масштабе, Америке требовался, по его мнению, период времени на то, чтобы сосредоточиться на собственном совершенствовании.

Таким образом, смена поколений произошла в тот самый момент, когда Америка оказалась перед лицом самого неоднозначного морального вызова за весь послевоенный период. Критики были потрясены наглядным отражением на телевидении жестокостей войны и были все более и более неуверены в отношении морального состояния союзника Америки. Будучи убеждены в том, что просто обязан существовать какой-то выход, способный немедленно положить конец убийствам, они страшно разочаровались. Американская исключительность легла в основу одной из самых великих эпох в истории американской политики благодаря своему идеализму, своей наивности и своей самоотверженности; теперь она стала непреклонной в требовании того же самого морального совершенства и к союзникам Америки и устранения двусмысленности при их выборе Америкой. В отсутствие этого в перспективе виделся лишь позор для Америки и гибель ее союзника.

Моральная правота Америки мешала гибкой дипломатии. Вьетнам в лучшем случае представлял собой несовершенные альтернативы и разочаровывающие варианты выбора. Интуитивным импульсом движения за мир было отвращение к этому миру, стремление остановиться на первоначальном видении Америкой самой себя как неколебимого столпа добродетели. Возможно, харизматический лидер типа Франклина Рузвельта, Джона Кеннеди или Рональда Рейгана нашел бы способ справиться с подобного рода тоской по прошлому. Но даже в целом исключительных талантов Ричарда Никсона оказалось для этого недостаточно. В отличие от Джонсона, Никсон очень хорошо разбирался в международных делах. Он вступил в должность президента, будучи убежден, как и многие противники войны, что однозначная победа во Вьетнаме больше невозможна, если она вообще была когда-либо возможна. С самого начала Никсон понимал, что судьба втянула его в неблагодарное занятие по организации отступления и своего рода выхода из деморализующего конфликта. Понятно, что он хотел выполнить эту задачу с честью, что вполне естественно для президента, — это его работа. С чем он не мог совладать, в эмоциональном или интеллектуальном плане, так это с тем, что выпускники лучших учебных заведений и члены правящей элиты, кем он восхищался и кому сильно завидовал, настаивали на таком курсе действий, который, с его точки зрения, приводил к унизительному краху для Америки и предательству ею своего союзника.

Никсон предпочитал истолковывать часто бурные протесты со стороны тех, кого он считал привилегированными, как кульминацию личных нападок против него идеологическими противниками всей его жизни. В его представлении это превращало вопрос о Вьетнаме в политическую баталию. И тут, такой проницательный и тонкий в вопросах дипломатии, Никсон, едва дело коснулось внутренней политики, становился настоящим уличным бойцом, опирающимся на методы, в отношении которых он не прекращал верить, что они входили в арсенал средств его предшественников.

Никто никогда не узнает, смог бы акт милосердия со стороны президента успокоить яростное возмущение, которое стало нарастать задолго до вступления Никсона в должность. К концу 1960-х годов безудержные протесты студенчества превратились в глобальный феномен, охвативший также Францию, Нидерланды и Германию, — ни одна из которых не сталкивалась с ситуацией, сравнимой с Вьетнамом, или имела расовые проблемы в американском смысле. Во всяком случае, положение Никсона было слишком непрочно и слишком уязвимо, чтобы на данном этапе попытаться начинать наводить мосты на той стадии его жизни.