Ювенилия Дюбуа - Николай Александрович Гиливеря

хотя они являются неотделимыми от нашей сущности. Даже больше: сама природа была рождена в насилии и боли.

Большой взрыв. Тайна зарождения клетки. Деление. Роды. Борьба за выживание. Росток, прорывающийся сквозь твёрдую землю. Нервная система. Кожа. Страх. Внутренний порок и голос. Организм. Естественное гниение. Секунда до смерти. Одиночество.

Нельзя человеку терять маску. Лишиться же внешних иллюзий — ещё страшнее. В обоих случаях образуется пропасть. Только если в первом случае маску можно сменить наравне с перчатками, то во втором происходит конец света.

Пока я молод и полон иллюзий. Мне пока не всё равно на то, во сколько вставать. Если это школьные будни, то ранний подъём мучает меня. Если выходные — я благоговейно валяюсь до полудня. Меня всё ещё заботит чужое мнение. Будоражат разные формы тел людей. Я гневаюсь на несправедливость, стараясь по возможности восстановить баланс.

Обделённые и нищие получают от меня карманные деньги, еду и внимание. Иногда приходится играть роль куда более значимую. Горсть несчастных исповедуются мне. Я внимательно их слушаю, посылая мысленное исцеление (или хотя бы избавление) от накопившихся бед. В ночи же, когда уходит солнце, я смотрю в беззвёздное небо, укоризненно ища того, в ком разочаровался.

Я уже рассказывал, как раньше имел диалог с всевышним? Я любил его и уважал. Сколько раз он помогал моей маме, а затем ей и вовсе сделали операцию. Приступов больше нет. Я счастлив. Но, как же остальные люди? После смерти дедушки и тёти я обиделся на создателя, не пожелав мириться с несправедливостью. Это глупо, но что поделать?

Сейчас вновь вернулась мода на отрицание Бога. Моё подростковое сознание решило временно поколебаться. Оно не желает выбирать одну точку зрения, а виной тому недостаток информации и алогичные несостыковки.

У создателя нет логики, как и лица. Я знаю это точно и ответ (опять же) кроется в самих текстах. Просто нужно уметь правильно интерпретировать.

Иногда притворяюсь атеистом. Среди сверстников быть верующим — как минимум странно. Из ртов сорванцов срывается слово «наука». Это раздражает. Но также меня раздражают и те люди, которые находятся в противоположном лагере. Их проблема заключается в попытке поставить мыслительную точку, где халтурщина становится инструментом для заделывания дыр.

Мне четырнадцать, и я нахожусь на перепутье. Многие из вас забыли себя. Скорее ваши «провалы» нарочиты. Люди любят приукрашивать, опуская неугодные детали. Но разве эта ложь стоит того, чтобы собственными руками унижать личное «я»?

Мы так боимся чужого порицания, что официальные галстуки начали выпускать законы, запрещающие публично говорить желаемое. Это проскользнувшее недовольство звучит из будущего.

Сейчас, в 200(?) году, я могу сказать многое, но боюсь. Зато теперь, когда мне нечего стыдиться — говорить уже нельзя. Шахматная доска с одними пешками, где каждая малютка отражается в своих мечтах ферзём.

Мне четырнадцать, и я не понимаю, во что мне верить, и чем мне быть. Сегодня я проклятый поэт, не желающий мириться с несправедливостью. Сейчас я театрально плюю на сложившуюся мораль и несчастия, потому как они видятся естественными метками.

Смешно, но это правда. Выдумался сам себе избранным мучеником. Такой божий изгнанник. Правда, и у людей с миловидной внешностью и характером часто бывают проблемы похуже моих. Поэтому муравьиную суету можно лаконично заключить в словосочетание «театр и его закулисье».

Я превозношу себя за счёт ущербности. Сплошной стыд и боль. Но втайне я чувствую также наслаждение, позволяющее мне быть не таким, как другие. Разумеется, это грубейшее заблуждение, так тому и быть. Зато это искреннее заблуждение ничем не отличается от истины.

Мне четырнадцать, поэтому времени много — думаю я. Разберёмся.

Она появилась в моей жизни неожиданно. Первая любовь — как принято это называть. В моём же случае — возможность поэкспериментировать.

Собственная театральность всегда казалась убедительным оружием, и по отношению к Н. не было никаких исключений.

Мы познакомились в интернете на каком-то первобытном сайте, тогда только набиравшем популярность. Интенсивная словесность в сочетании с «нос по ветру» привели к завязавшемуся разговору, плавно переросшему в подобие дружбы.

На фотографиях красовалась симпатичная девочка. Тёмные волосы, еврейский нос и стройная комплекция тела. Ничего необычного.

Красота всегда видится разными глазами и умом. Я не воспевал в мечтах эту девочку, но периодически фантазировал по поводу нашей встречи, иногда пользуясь небольшими зарисовками для удовлетворения голода. Локацией всегда служил общий подъезд «шахи», ведь даже в собственных фантазиях я не мог представить, как приведу Н. в родительский дом.

Наше общение… эта странная близость… добавляли особый лоск и вкус играм, напоминая о гипотетической возможности сближения. То есть, так выходило, что фантазия оставалась фантазией, но имела перспективы на реальность. Я упивался именно самой идеей, расчётливо сторонясь любого прогресса во взаимоотношениях.

Периодически Н. предлагала встретиться. Просто погулять. Поговорить. Она жаждала живого общения, ведь я представлялся для неё любопытным собеседником.

Как и с «реалистичной фантазией», моя театральная ложь удачно смешивалась с подлинной личностью, выдавая текст, так гипнотизировавший собеседника, выставляя меня (такого оборотня) прекрасным юношей, развитым не по годам.

Я много философствовал, периодически воруя чужие убеждения. Я брал горсть мыслей разных людей, затем сшивая их воедино, создавая своего современного «Прометея». И на это у меня было законное обоснование, позволявшее спокойно засыпать ночью, не чувствуя себя мошенником: невозможность создать что-то качественно новое.

Гнетущая правда периодически сводила меня с ума (сейчас, собственно, тоже иногда накатывает), как и шиза о бесконечности космоса. Ограничение в творчестве (в широком понимании, разумеется) повергает ум в отчаяние. Стремление разбить кольцо, отрезать змее голову, уничтожив символический уроборос — так и останется несбыточным желанием.

Человеческое несовершенство постоянно крутится вокруг ограниченного числа тем и технических возможностей. С виду нам только кажется, что homo sapiens сделал и продолжает делать вроде как невозможные вещи. Такие «осознанные», нетипичные для остальных животных штуки, которые движут цивилизацию царей на путь технократии. Но это далеко не так.

Свет солнца смог найти своё вольное чтение сначала в огне от попавшей в дерево молнии. Затем свет солнца смог стать парафиновой свечой, а сейчас эту роль выполняют лампы. Как только обезьяна взяла в руки камень, почувствовав вес возможностей — запустился неминуемый процесс трансформации. Теперь мы имеем современные винтовки, ножи, истребители, но они всё ещё остаются тем самым камнем. Они выполняют аналогичные функции запугивания, власти, обогащения, доминирования и умерщвления.

Такая конструктивная ветвь присуща абсолютно всему. Мы можем создавать только копии, дополненные новшествами своего времени, где доступное смысловое нагромождение никогда не будет меняться. Да. Хорошим примером такой процесс можно описать словами одного