Пандора в Конго - Альберт Санчес Пиньоль

И Мак-Маон взял черепаху и поставил ее рядом с деревянным панцирем. Мы втроем склонились над столом, словно в почтительном поклоне, крайне заинтересованные в реакции Марии Антуанетты.

Мак-Маон создал весьма хитроумное приспособление. Сзади панциря, как в нижней части свитера, было большое отверстие, через которое черепаха могла входить и выходить из своего переносного домика столько раз, сколько ей будет угодно. Спереди виднелись дырочки для головы и двух лап. Я заметил также, что на верхней стороне панциря был нанесен очень простой геометрический рисунок, в котором сочетались красный, синий и желтый цвета. Пока Мария Антуанетта колебалась, я спросил Мак-Маона:

– А зачем вы сделали панцирь таким разноцветным? Мак-Маон почесал в затылке:

– Ну, чтоб красиво было. А тебе что, не нравится? – В его голосе прозвучало сомнение. Потом ирландец добавил: – Неужели ты не покрасил бы крышу собственного дома в веселые цвета, если бы тебе представилась такая возможность?

Мария Антуанетта приблизилась к незнакомому предмету, скривив рот в еще более отвратительной ухмылке, чем обычно, и обнюхала его.

После длительных колебаний она просунула голову в большое отверстие. Мак-Маон точно снял с нее мерку, потому как голова и лапы черепахи сразу попали в подготовленные для них дырки, которые пришлись ей совершенно впору.

– Мне кажется, она танцует, – заметил я через несколько секунд.

Так оно и было. Казалось, Мария Антуанетта танцевала фокстрот за двадцать лет до того, как он был придуман. Это означало, что панцирь пришелся ей по вкусу.

Мак-Маон захлопал в ладоши. Я промолчал. Пинкертонша тоже не произнесла ни слова. Мне показалось странным, что она не обрадовалась, ведь хозяйка пансиона так любила свою драгоценную черепаху. Однако я забыл, что Пинкертонша была Пинкертоншей. Эта женщина, которой так хорошо удавались всевозможные подленькие словечки, в тот момент превзошла саму себя.

– Ну, что ж, – сказала она, как всегда, высокомерно. – Если уж Марии Антуанетте так пришелся по душе этот новый домик, господин Мак-Маон, то я готова снять его в аренду за умеренную плату.

– Госпожа Пинкертон, я не беру квартирную плату с черепах, которые остались без панциря, – проговорил Мак-Маон. И добавил, немного растягивая слова: – Это подарок. Я хотел преподнести его вам на день рождения, но сегодня вы так плакали и горевали, что я решил не дожидаться праздника.

Пинкертонша была так потрясена, что ее лицо стало плоским и зеленым, как банкнота.

Что ж, если в этой истории и крылась какая-нибудь мораль, то в тот вечер у меня не хватило духу решить, какая именно.

Помню только, что я лег в постель, потушил свет, заснул и увидел невероятно страшный сон. В этом сне я снова работал литературным негром доктора Флага, и у меня возникало сомнение относительно одного сценария. И хотя титаническая фигура Флага внушала мне священный трепет, я не удержался, чтобы не задать ему вопрос: «Скажите, в Конго живут такие черепахи, как Мария Антуанетта?» И Флаг, угрожая мне своей тростью с набалдашником из слоновой кости, ответил:

– Конечно нет! Даже такому безмозглому негру, как вы, должно быть известно, что в сельве Конго обитают только нормальные животные!

В тот день я слушал Маркуса вполуха. Иногда мне не удавалось сосредоточиться, потому что его повествование было довольно запутанным. Он постоянно грешил тем, что терялся в деталях и забывал о главной линии рассказа. Это приводило к тому, что я исписывал блокнот за блокнотом, тратя бумагу на ничего не значившие подробности. А поскольку мое решение не прерывать его без крайней необходимости было твердым, я стал думать о своем.

Я отрешенно записывал какую-то ерунду, когда Маркус произнес:

– …а на следующее утро перед прииском появился незнакомец.

Я поднял голову от своих бумаг:

– Простите?

– Перед муравейником стоял столбом какой-то человек. – И Маркус, чтобы изобразить эту сцену, встал во весь рост и замер, прижав руки к туловищу и смотря перед собой в пространство.

Сержант Длинная Спина по другую сторону решетки смотрел на нас скорее с подозрением, чем с любопытством. Но даже в этом случае он не моргнул. Казалось, эти две живые статуи устроили соревнование, потому что Маркус был похож на генерала, который приветствует королеву, а Длинная Спина, как всегда, напоминал фигуру из музея восковых скульптур.

– Незнакомец на прииске? Я вас не понимаю, – проговорил я.

– Мы тоже ничего не понимали, – сказал Маркус и сел на стул.

– Он хотел украсть золото?

– Нет. Я же сказал, что он вылез из шахты. Он стоял во весь рост и был совершенно спокоен.

– Он шпионил на вашем прииске?

– Нет, он стоял к муравейнику спиной и смотрел на лагерь.

– Это был негр?

– Нет. Это был белый человек.

– Белый человек?

– Ну да, белый. Только не как мы с вами.

– Но разве вы сами только что не сказали, что это был человек белой расы?

– Я хочу сказать, что его кожа была белее, чем только что выдоенное молоко.

Первыми заметили необычного гостя негры на прииске. Было раннее утро, и работа еще не началась. Маркус раздувал угли вчерашнего костра. Уильям и Ричард поднялись ни свет ни заря, потому что решили отправиться в сельву за каким-нибудь крупным зверем, например гориллой, и ушли уже довольно давно.

Вопли негров заставили Маркуса забыть об огне. Палатки загораживали от него прииск, поэтому он не мог видеть причины этого гвалта, но сразу понял: случилось что-то серьезное. Звуки напомнили ему те крики, которые он слышал в поселках, когда взрывались динамитные шашки. Гарвей оставил свое занятие и побежал к «муравейнику».

Испуганные негры орали и размахивали руками. Каким-то непостижимым образом им удалось вылезти из ямы наружу. Они бросились бы врассыпную, если бы не ружье, из которого целился в них Пепе. Но и его тоже сковал страх. Все руки указывали в одном направлении: там, у выхода с прииска, высилась худая человеческая фигура, похожая на росток спаржи, безразлично взиравшая на происходящее.

Белого гостя, в общем-то, можно было считать человеческим существом. Его тело скрывала странная туника коричневого цвета, которая заканчивалась тяжелыми складками, доходившими ему до щиколоток. На уровне пояса ткань пересекала полоса геометрического рисунка. Овал черепа существа был более вытянут, чем у нас, и голова заострялась кверху, как у перуанских мумий. Он был лыс, совершенно лыс. «А уши у него были перевернуты, запишите это, запишите! – по-детски настойчиво просил Маркус, тыча пальцем в мою тетрадь. – Наше ухо кончается мочкой, которая направлена книзу, а у него уши торчали вверх, как у летучей мыши, и заканчивались кожаным уголком!» Лицо незнакомца своими угловатыми чертами напоминало обработанный резцом алмаз.