Омар Хайям. Гений, поэт, ученый - Гарольд Лэмб

– Сначала, – пробурчал Тутуш, – мне следует согласовать все с Низам ал-Мулком. Как-то странно все это звучит, словно мы задумали возводить монумент в стиле неверных…

– Это единственная возможность измерить с точностью до волоска в вашей бороде ежедневное изменение тени.

– С точностью до волоска! – Тутуш схватился за свой тюрбан и отвел в сторонку сосредоточенно слушавшего их разговор ходжу Мей'муна, чтобы шепотом поинтересоваться, не кажется ли математику, будто Омар одурманен.

– Может, так оно и есть, – заявил пожилой человек. – Об этом я ничего не знаю. Но одно я знаю, – борода его дернулась, и на лице появилось слабое подобие улыбки, – он не глуп во всем, касающемся вычислений. Тот гномон, который он описывает, будет точным. Я даже допускаю, при правильной установке его точность не уступит вон тому большому глобусу Авиценны.

Тутуш доложил о своих сомнениях Низаму, который достаточно холодно слушал его рассказ, поскольку исчезновение Омара помешало его собственным планам, до того момента, как тот упомянул, как ходжа Мей'мун одобрительно отозвался об этом методе измерения времени.

– Календарь, – задумался визирь, – это противоречило бы традиции… да и улемы[20]стали бы возражать. Христиане используют свой календарь без изменений со дней Рима, и китайцы имеют свои циклы, а у нас, персов, была Йаздигирдская эра до начала мусульманских завоеваний. Думаю… думаю, это было бы опасно.

Закрыв глаза, Тутуш вздохнул.

– Сначала Омар говорит мне, будто время едино, а теперь главный визирь заявляет, что в мире есть четыре разных времени. Увы, где уж мне понять и разобраться в этом!

– Четыре календаря, – поправил его Низам. – А Малик-шах по-прежнему спрашивает об Омаре.

– У меня Омар теперь просит водные часы для измерения одной-единственной минуты за целый день. И какая ему польза от этой затеи – следить за ней день-деньской напролет и когда спишь и когда бодрствуешь.

– При помощи этих часов он сумеет выбрать тот день весной и осенью, когда день и ночь равны до минуты. При помощи большого гномона ему удастся определить момент, когда тень от него в полдень достигает самой большой длины в зимнее время и становится самой короткой в летнее время. А наблюдая за движением звезд, он сможет сверить свои вычисления. Да, я понял, чем он собирается заниматься.

– Инш-алла, – проворчал Тутуш, – на все воля Аллаха.

– Если на то будет воля Аллаха, мы сможем подарить Малик-шаху в его царствование новый календарь.

Низам неожиданно осознал, какими достоинствами обладал этот план. Султану придется по душе идея получить новый календарь, изобретенный исключительно для него. Будучи вдвойне довольным Омаром, султан захочет назначить Палаточника царским астрономом, а он, Низам, задумал это с самого начала.

– Я позабочусь о том, чтобы Омар получил свои новые водяные часы, – решил Низам. – Но скажи, зачем он отправился странствовать столь необычным способом?

Тутуш моргнул и улыбнулся:

– Только Аллах ведает, слуги в полном неведении.

– Твоей обязанностью станет не допустить новых подобных его отлучек. Он нужен мне.

Покинув покои Низама, Тутуш поспешил к себе, в свой укромный уголок. Иногда он уединялся в этом глухом убежище на старом торговом складе, с выходом к базару и во двор мечети. Там он имел свое потаенное место, поскольку не стремился, чтобы кто-нибудь еще знал об его существовании. Это его прибежище охранял немой египтянин, который числился хозяином комнат. Там, порывшись в сундуке с тремя замками, Тутуш извлек оттуда небольшой тонкий серебряный браслет, украшенный бирюзой цвета чистого неба.

Его принес в башню горбун, когда-то любимый шут прежнего султана. Этот горбун объяснил, что это знак от женщины по имени Ясми, которая просила передать, что она очень тоскует и что ее увозят далеко-далеко по дороге на запад, в Алеппо.

– Только в этом одном Омар неподатлив, – размышлял Тутуш, – и клянусь душой, не надо мне, чтобы он опять рванулся в западный мир, в Алеппо. Под угрозой гнева Низама, нависшего над моей головой, этого не будет.

И он решил избавиться от этой серебряной вещицы, послужившей посланием. Заткнув браслет в пояс, он запер сундук и вышел на узкую улочку. Когда он приблизился к стайке девочек-подростков, играющих у фонтана, он достал серебряный браслет и уронил его. Он не повернул головы на звук, когда браслет ударился о плоские камни. За спиной у него стало тихо, а затем раздались тихие восклицания и легкий топот босых ног. Тутуш обернулся и посмотрел назад.

У фонтана никого не осталось, а серебряный браслет исчез.

– Прячь камень среди камней, – процитировал он улыбаясь, – а песчинку в пустыне.

Низам ал-Мулк был доволен тем, как шли дела в обсерватории. Еще до окончания жаркого сезона в рабочей комнате уже стояли водяные часы.

Они представляли собой два больших колеса с определенным периодом вращения. Небольшое колесо поворачивалось шестьдесят раз за час, а большое колесо поворачивалось один раз в час. Серебряная стрелка наподобие наконечника у копья проходила вдоль размеченной шкалы от края до края ровно один раз от полудня до полудня и затем проделывала свой обратный путь уже в течение следующих суток.

По крайней мере, Тутуш считал их исключительно точными, но ходжа проинформировал его, что примерно за год или около того они сумеют определить их отклонение от точного времени. Тутуш посетовал, что часам не хватает миниатюрной статуэтки всадника, который отмечал смену дней острием своего копья. Такие часы он видел в замке. И Мей'мун лишь сочувственно посмотрел на него. Похоже, математики не нуждались ни в ком, кто бы напоминал им о смене дней.

Наконец все приборы прибыли, добавилось и еще четверо новых сотрудников обсерватории. Новый мраморный гномон тянулся к небу, и даже Мей'мун признал, что все готово и пора приступить к выполнению великой задачи по новому измерению времени. Мей'мун отводил на эту работу семь лет, Омар же полагал справиться с ней за четыре-пять лет.

– Душа моя, – вскричал Тутуш, – нам удается воздвигнуть целый дворец за четыре-пять недель!

– О да, – согласился Омар, взгляд его зажегся, – но, когда ваш дворец обратится в прах и там обоснуются лишь ящерицы, наш календарь все так же будет существовать.

– Будь у меня свой дворец, – рассмеялся пухлый начальник шпионов, – не стал бы я ни на йоту волноваться о событиях того времени, когда я и сам буду лежать среди ящериц.

Но он доложил Низаму о готовности шестерых астрономов, препоясавших чресла и заточивших свой ум, словно шпагу.

Вслед за тем Низам подготовил небольшой спектакль в честь своего господина султана за неделю до осеннего равноденствия, когда, по словам Омара, астрономы собирались приступить к своим наблюдениям.