Гурджиев. Учитель в жизни - Чеслав Чехович

«Завтра будет новый день, – закончил Гурджиев. – И все начнется заново. А сейчас нам нужно немного отдохнуть».

Некоторых очевидно тронули события того вечера, и они выразили желание продолжить встречи и глубже вникнуть в поднятые тогда вопросы.

Так в городе Чикаго появилась первая рабочая группа, вдохновленная учением Гурджиева.

Способность помочь

Во время остановки в Германии в окружении Гурджиева появилась некая мадам R. Кажется, она давно его знала – оказалось, что она и ее муж встречались с ним в России. М-р R. довольно прохладно отнесся к идеям учения, его жена – не без некоторой симпатии к ним, но по-настоящему не была им предана так, как остальные из нас. Причиной же недостаточной гармонии между ними было не это небольшое различие. Проблемой, как это часто бывает, был сердечный вопрос. Он любил свою жену, но она любила другого человека. У них был очаровательный маленький мальчик по имени Александр, и только из-за ребенка мадам R. оставалась со своим мужем.

Другой мужчина, его звали Николай, страдал от туберкулеза. Его сильно привлекали идеи учения, но мадам R. делала все возможное, чтобы отдалить его от Георгия Ивановича, поскольку считала его влияние вредным для Николая. Много позже, однако, когда она присоединилась к нам в Приоре, ее отношение изменилось. Вот что она мне рассказала: «Кое-что меня действительно беспокоило, – рассказывала она. – Еще тогда, в России, рядом с Гурджиевым Николай всегда чувствовал себя хорошо. Но как только мне удавалось увести его, он болел. Каждый раз я покорялась его желанию быть рядом с Гурджиевым, поскольку в этом случае его здоровье быстро улучшалось. Когда я старалась настоять на своем и просила Николая окончательно порвать с Гурджиевым, его состояние тут же ухудшалось, он болел. Так происходило снова и снова».

«Когда нужно было покидать Россию, – продолжала она, – Гурджиев посоветовал нам не ехать с ним, а отправиться в центральную Европу. Он убеждал Николая последовать совету своих докторов, рекомендовавших ему лечение в горах Тироля».

Николай покорно уехал в Австрию, тогда как м-р R. нашел работу в Берлине. Его жена делила время между Тиролем и своей семьей в Германии. В конце концов м-р и м-с R развелись, но продолжали жить под одной крышей.

По пути в Германию Гурджиев проехал через Тироль, чтобы увидеть Николая, болезненное состояние которого ухудшилось после отъезда из России и от Гурджиева. Он умирал. Последние недели его жизни мадам R. провела рядом с ним. Ее глубоко тронула произошедшая в нем перемена, озарявший его в последние дни дух. Перед смертью он убедил ее последовать за Георгием Ивановичем, прибавив, что если Александр заболеет, то она должна обязательно поручить ребенка его заботе.

В те последние дни рядом с Николаем мадам R. поняла, что в ней действуют две противоположные силы: одной была ревность и эгоизм собственницы, другой – желание посвятить себя благополучию возлюбленного. Всякий раз, когда здоровье Николая вроде бы улучшалось, «собственница», как она это определяла, брала верх, используя всевозможные методы для достижения цели.

Она вновь стала жить со своим прежним мужем. Но вскоре в дополнение к ее несчастьям, ребенок, до тех пор чувствовавший себя хорошо, начал потеть по ночам. Медицинское обследование подтвердило, что у него та же самая болезнь, которая убила Николая. Мадам R. тут же отправилась к Гурджиеву с просьбой о помощи, но он ответил, что должен покинуть Германию. В отчаянии мадам R. рассказала ему о данном Николаю обещании и умоляла его позаботиться о ребенке. Тогда Гурджиев предложил ей приехать в Париж, как только он обоснуется. Таким образом она со своей семьей приехала во Францию.

«В Париже, – продолжала она, – я неоднократно спрашивала Гурджиева, какие нужно купить лекарства, но он всегда отвечал, что заботится об Александре и что мальчику ничего не грозит. Я не могла вынести подобную неопределенность и сделала рентгеновские снимки. Они показали два пятна в легких; болезнь прогрессировала. Не говоря про них Гурджиеву, я настаивала, чтобы он сказал мне, что делать, поскольку мой сын слабел с каждым днем. Но Гурджиев иногда может быть резким, и однажды он даже пригрозил: «Я не буду больше заботиться об Александре, если вы будете так меня изводить. У меня и без того достаточно проблем».

«Вскоре приобрели Приоре, и Георгий Иванович сказал мне поселиться здесь. «Вы будете отвечать за прачечную», – сказал он. Я сильно перепугалась, узнав, что Приоре расположен на склоне холма в Авоне, посреди влажного, полного туманов леса, в нескольких сотнях метров от Сены. Ни один доктор никогда не посоветует больному туберкулезом останавливаться в подобном месте. Я чувствовала, будто бросаюсь вместе со своим ребенком в пропасть. Раздираемая столь противоречивыми чувствами, я села на поезд в Фонтенбло.

Вначале я и не смела спрашивать Гурджиева о предстоящем лечении. Я постоянно разрывалась между страхом, своим материнским долгом, обещанием, данным своему прежнему спутнику и воспоминаниями последнего разговора с Гурджиевым. Этому чувству тревоги противостояло спокойствие и уверенность, возникавшие благодаря памяти о Николае. Вновь и вновь я упрекала себя за все то потерянное время, когда я не заботилась должным образом о своем сыне.

Через полтора месяца я воспользовалась случаем, когда Гурджиев остался один, чтобы доверить ему свой внутренний конфликт. Он откликнулся со словами: «Посмотрите на него. Он бегает всюду с другими детьми, полный жизни и радости. Что вы хотите еще?» И показал на детей, именно в этот момент открывших охоту на свинью, она же улепетывала от них через лужайку, не желая, чтобы ее вновь загнали в загон.

«Да, Георгий Иванович, конечно, он всего лишь ребенок. Он играет, но не понимает своего состояния, и без надлежащего ухода ему определенно не станет лучше». «Хорошо, – произнес Гурджиев, – как только я немного освобожусь от других дел, я уделю больше времени заботе о нем».

«Прошло несколько месяцев. Однажды я, робея, подошла к Георгию Ивановичу и спросила, не разумно ли сделать рентген. Я была уверена, что все станет ясно, и Гурджиев вынужден будет тогда действовать. «Конечно, это необходимо сделать, но не сегодня, – бросил он на ходу. – Столь сырая погода не подходит для такой прогулки». И вновь, в отчаянии, я вернулась к своей работе.

В таком духе прошла зима, я беспокоилась все больше и больше. Каждый раз, взглянув на сына, я думала: «Он еще полон энергии, но как долго это продлится?». Гурджиев выглядел равнодушным, а я кипела от негодования. Вновь и вновь я прокручивала в голове все