Париж - всегда хорошая идея - Николя Барро

Все больше нервничая, Роберт проверил все пиджачные и брючные карманы, в то время как официант стоял возле его столика с неописуемым выражением нетерпеливой скуки, а рядом уже дожидались своей очереди за столиком новые посетители.

Не может быть! Роберта обдало жаром при мысли, что в бумажнике остались не только деньги, но и все его карточки. После досадного недоразумения с гостиничным номером, а следом за ним неприятностей с лифтом — неужели это было сегодня утром? — он совершенно забыл спрятать часть своих денег и ценных вещей в сейф. Ну куда запропастился проклятый бумажник?

Обыкновенно он лежал во внутреннем кармане пиджака, но сейчас там было пусто! Вся вялость с него вдруг слетела, ее как рукой сняло! Сегодня был явно день приливов адреналина. Он попытался объяснить недовольному официанту, что не собирался его надуть и поесть задарма, что он добропорядочный американский турист, для которого первый же день в Париже обернулся нежданной неудачей.

— Пропал мой бумажник! — заявил он с отчаянием во взгляде.

Официант не проявил никакого сочувствия.

— Alors, monsieur![25] — произнес он только и, пожав плечами, продолжал, кажется, ждать, когда мсье наконец, точно фокусник из шляпы, извлечет свой бумажник.

Роберту с трудом удалось найти десять евро одной купюрой и в придачу несколько монет, которые завалялись по карманам. Всего набралось девятнадцать евро и пятьдесят центов.

— C’est tout![26] — объявил он. — Больше у меня ничего!

Официант даже ухом не повел. Роберт уже готов был предложить ему свои часы — как-никак это был старинный «Таг Хоер», — и тут внезапно его осенило, где он оставил свой бумажник.

Он вскочил, схватил висевшую на спинке стула куртку и крикнул ошарашенному официанту:

— Подождите! Я сейчас вернусь. Je reviens![27]

Совершенно запыхавшийся, он прибежал к маленькой лавке с открытками на улицу дю-Драгон. Была четверть восьмого. Железные решетки на дверях и витрине магазина были уже спущены, но в лавке еще горел свет.

Роберт увидел склонившуюся над кассой стройную фигурку в летнем платье с цветочками и на секунду со вздохом облегчения прислонился лбом к закрытой решетке.

Слава богу, она еще не ушла! Как безумный он заколотил в дверь.

— Мадемуазель Лоран! Мадемуазель Лоран! Отворите! Я забыл у вас одну вещь!

Она подняла голову, прислушалась и подошла к двери. Он ощутил что-то похожее на счастье, когда увидел, как она приближается и удивленно смотрит на него через стеклянную дверь.

Узнав его, она, как кошка, прищурила глаза и энергично замотала головой.

— Эй, мадемуазель! Вы должны впустить меня, это важно!

Она высоко подняла брови. Затем с торжествующей улыбкой повернула к нему висевшую на дверях табличку.

На ней было написано: «Fermе» — «Закрыто». Она выразительно приподняла плечи, как в пантомиме, и указала пальцем на табличку.

Прилив адреналина!

— Черт побери! Я и сам вижу, что закрыто, я же не слепой! — крикнул он и потряс решетку.

Эта дуреха и впрямь, холодно улыбнувшись, оставит его за закрытой дверью. Он увидел, как она преспокойно возвращается за кассу.

— Эй! Откройте сейчас же! Черт знает что! Мой бумажник остался у вас в лавке. Немедленно верните мне бумажник! Вы слышите?

Розали Лоран совершенно очевидно не желала его слушать. Она еще раз обернулась и, показав Роберту Шерману со злорадной улыбкой средний палец, погасила свет и пошла по винтовой лестнице наверх.

В эту ночь Роберт Шерман спал как убитый. Вернувшись несолоно хлебавши в «Каштановую гостиницу» и дотащившись по лестнице до своего номера на пятом этаже (лифт по-прежнему не работал, в утешение ему был обещан наутро бесплатный завтрак), он еле набрался сил, чтобы послать Рейчел сообщение: «Привет, Рейчел! Благополучно прибыл на место. Париж полон неожиданностей, загадок и наглецов. Потерял бумажник и познакомился с настоящей стервой-француженкой. Подробности завтра. Жутко устал. Твой Роберт».

В комнате было душно. Роберт распахнул окно и погасил свет. В темноте перед ним серела в двух метрах от окна противоположная стена, похожая на гигантский киноэкран.

Вечером Розали еще долго сидела на крыше у себя под окном, вспоминая события этого странного дня. Ночь была теплой, бледную луну закрыло тонкое темно-серое облачко.

Рене, не дождавшись ее, уже лег спать.

— Не забивай себе голову! Этот ненормальный американец попсихует и успокоится. Чокнутый какой-то. А если это никак не дает тебе покоя, так возьми и позвони Марше, спроси его. — Он потрепал ее по волосам. — Давай уж ложись тоже, cherie![28]

Розали покивала и прислонилась головой к стенке. Сейчас бы в самый раз выкурить сигаретку, но под благотворным влиянием Рене она бросила курить. Или по крайней мере, пыталась бросить, так что у нее редко когда были в доме сигареты.

Она вздохнула и подняла взгляд к ночному небу. Удивительно, какой оборот принял этот день, начавшийся так хорошо. На смену утреннему подъему пришло ощущение растерянности.

В восьмом часу этот ужасный американец вдруг снова заявился в лавку, поднял крик и долго скандалил под дверью. Она не поняла почти ни слова из того, что он кричал, только видела, что он во что бы то ни стало хочет, чтобы его впустили в лавку. Причем явно не для того, чтобы извиниться. Может, он уже принес с собой и заявление в суд.

Она довольно посмеялась, вспомнив, какой дурацкий вид был у американца, когда он понял, что она и не собирается отпирать лавку.

После того как Шерман перестал сотрясать решетку и, изрыгая ругательства, которые, к счастью, едва доносились к ней наверх, отправился восвояси, ей стало ясно, что она имеет дело с холериком, не умеющим сдерживать свои эмоции. Но уж это не ее проблема!

— Жаль, меня при этом не было! — сказал ей Рене, когда она за ужином рассказала ему про бешеного американца — психопата, который дважды за один день срывал на ней свою злость. Сначала он обвинил ее в плагиате, а затем в приступе ярости своротил стойку с открытками. — Уж я бы проучил его с превеликим удовольствием!

«Да, жаль», — подумала Розали, пригубливая вино. Схватка между крепким, хорошо тренированным Рене и долговязым, но хилым, по сравнению с ним, противником, который совершенно не похож был на члена легендарной нью-йоркской команды «Ред Сокс», быстро бы успокоила нахала. И все-таки в этом было что-то странное. Либо у этого типа действительно не все дома, либо… То, что стояло за этим «либо», пробудило у нее смутное беспокойство. Ведь каким бы маловероятным это ни казалось, но то, что вызвало у незнакомца приступ такой ярости, могло быть выражением глубокого возмущения, праведного, так сказать, гнева. На первый взгляд он отнюдь не производил впечатления сумасшедшего психопата, призналась себя Розали. Скорее у него был тогда удивленный вид.