Тайная жена Казановы - Барбара Линн-Дэвис

Может быть, виной тому была не только история кузины, но и мои собственные расстроенные нервы, но, когда я закончила читать письмо Джульетты, меня всю трясло. Я думала о той ужасной партии, которую подобрал для нее отец, и о своей идеальной, о которой мой отец еще ничего не знает. В конечном итоге ни одна из нас была не в силах повлиять на судьбу. Дочерний долг — повиноваться решениям, принятым за тебя.

Во вторник время тянулось очень медленно. Или, скорее, сначала часы тянулись, а потом внезапно стали нестись. Неужели всего только десять часов? Я с рассвета не сплю. Господи, уже два часа дня? Всего два часа до встречи у Брагадини!

Я сидела за обеденным столом с родителями. Отец мой был необычно весел весь обед. Я видела, что он предвкушает, как синьор Брагадини сделает деловое предложение, которое принесет им обоим состояние.

— Пока меня не было, Катерина, ты выросла, — заметил он. — Нам нужно заказывать новые платья? Уже давно… как там его зовут? Синьор Фаззоли? Не наведывался к нам со своими книгами с гравюрами, чтобы показать последние парижские моды.

Я даже рот открыла от изумления. Отец ненавидел подобные разговоры. Обычно он называл портного за его спиной синьором Феноччио[34]. Брат объяснил мне, что так называют мужчин, которые любят других мужчин.

— Мне не нужны новые платья, — ответила я в надежде приберечь возможность загадывать желания для того единственного, исполнения которого я ждала от отца. — Но все равно… спасибо, — добавила я, улыбнувшись, как надеялась, ангельской улыбкой.

— Как пожелаешь, carissima, — снисходительно ответил он. — Маддалена, — обратился он к матери, которая молча сидела, словно в ожидании его следующего приказа, — сегодня у меня днем встреча с… — он сделал самодовольную паузу, — одним знатным человеком, который хочет вести со мной дела. — При этих словах я застыла в кресле.

Матушка улыбнулась, но вяло. Она никогда не улыбалась по-настоящему — так, чтобы в глазах светилась радость и жизнь.

— Позволь помогу тебе собраться, — предложила она. — Мне кажется, что лучше всего подойдет твой красный шелковый костюм. — Отец благодарно взглянул на жену. По непонятной причине только ей он доверял выбирать себе одежду. Никаких слуг. Это был такой интимный ритуал, давнее проявление нежности.

Когда я осталась за столом одна, вновь ожили мои страхи. «Как не позволить отцу К. увидеть, кто я есть», — написал Джакомо в тайном послании, которое я обнаружила. Он вообще собирался там появиться? Или спрячется за знатным статусом синьора Брагадини и его деньгами?

Если Джакомо появится, все может пройти не так гладко. Уверена, отцу не понравятся его нежные руки, тончайшие шелка, отсутствие серьезной профессии. Мой отец был суровым человеком, который сделал себя сам. Ему ничего не давалось легко — ни когда он был моряком, отправившимся в море уже в семнадцать, чтобы найти себя, ни позже, когда он потерял любимого сына, Себастьяно, и мать моя заболела от горя. Но если Джакомо спрячется от него? Тогда отец решит, что он трус, недостойный руки его дочери.

Я встала из-за стола, вернулась к себе в комнату, не желая встречаться с отцом, когда он вернется. Моя паника будет слишком заметна.

Сидя на кровати, я потирала потные ладони о юбку. Внезапно я ощутила приступ тошноты, и меня вырвало в ночной горшок. Рвать было нечем, потому что я почти ничего не ела за pranzo. Отчаянно пытаясь отвлечься, я вновь достала из ночного столика письмо Джульетты. Взгляд упал на заключительные слова: «Если бы у меня были собственные 10 000 цехинов, моя любимая кузина, я бы сама обеспечила тебя приданым. Помни, я верю в тебя и в Джакомо Казанову».

Неужели Джульетта меняется, столкнувшись лицом к лицу с ужасным опытом с Джорджо Контарини? Неужели дают слабину ее строгие правила? Казалось, что она готова разделить со мной все мои любовные страдания, несмотря на предыдущие сомнения. Ее ободряющие слова придали мне сил.

Я выглянула из окна, подставила лицо послеполуденному летнему солнцу. «Помни, что я верю в тебя и в Джакомо Казанову». Я решила повторять слова Джульетты снова и снова, пока отец не вернется домой. Как молитву. Я произносила их зеленым волнам, которые плескались у меня под окном, говорила их Господу, который наверху. Повторила их иконе Девы Марии, которая висела у меня на стене; повторяла их, заливаясь слезами. Я произносила их снова и снова, пока во рту настолько не пересохло, что слова слетали с губ обрывками. В конце концов я легла на кровать. Должно быть, я заснула.

Внизу хлопнула дверь, я вздрогнула и проснулась. Пошарила в поисках часов, которые висели у меня на талии, отсчитывая каждую минуту. Прошло два часа, дневной свет померк.

Домой вернулся отец.

Приоткрыв дверь спальни, я слышала, как он решительным голосом зовет маму. Та прибежала, за ней с лаем примчался по коридору Амор. Отец закрыл дверь своего кабинета прямо перед собачьим носом, и я услышала цокот когтей по террасе на улице. Точно так же чувствовала себя и я: выставленной за дверь и обезумевшей от тревоги. Мне просто было необходимо знать, что происходит.

Слов было не разобрать, но я слышала, как заплакала мать. Ее плач не обязательно являлся плохим знаком: отец, возможно, говорил ей, что я скоро выйду замуж. Она не ожидала, что это случится так быстро. Она потеряла Себастьяно, когда тот был еще юным; Пьетрантонио оказался игроком и мошенником. Я — единственное, что у нее осталось… бедняжка, ей будет меня не хватать. Мне стало ее жаль, но я вырвала эту жалость из своего сердца. Я хотела сделать свою жизнь счастливой.

Топот туфель по ступеням. Отец поднимался по лестнице. Один. Я тихонько прикрыла дверь и бросилась назад в постель. Сердце бешено колотилось. Должно быть, Амор пытался побежать за ним, потому что я слышала, как он накричал на собаку. Я опустилась на колени и стала молиться. Отец обрадуется, когда застанет меня за этим занятием — а мне самой понадобится сила Господа.

Дверь распахнулась, я резко обернулась. Ох! В жизни редко видишь, как чье-то лицо меняется у тебя на глазах, и это был один из таких случаев. Отец выглядел так, словно ему пришлось ворошить уголья под котлами грешников в аду. Лицо его было красным, а вены на лбу вздулись и посинели.

— Как же… меня обвели вокруг пальца! — заорал он на всю комнату. — Я отправился, как я думал, на деловую встречу, а совершенно посторонний человек говорит мне, что моя дочь — которая еще ребенок — собралась замуж. За кого? За кого она собралась замуж? За труса, который даже носа своего не отважился показать?

— Потому что…

— Он торговец? Нет! Он прячется от меня, потому что знает, что ни на что не способен.

— Это несправедливо! — воскликнула я, продолжая стоять на коленях. — Ты его совсем не знаешь! Он музыкант и писатель…