Моя навсегда - Елена Алексеевна Шолохова

Ромка? Что же они сволочи с ним сделали? Его лицо отекло и почернело до неузнаваемости, вместо губ, таких красивых и чувственных — разбитая бесформенная щель.

Оля осторожно присела на краешек постели.

— Ромочка, это я.

Он еле слышно промычал, но смог поднять над одеялом руку, коснулся ее, погладил. Она поймала его пальцы, прижала ко рту.

— Хороший мой, любимый мой, — шептала горячо, целуя ранки на костяшках и уливаясь слезами. — Ты поправишься. Все еще хорошо будет. Их поймают и накажут. А ты поправишься.

— Угу, — снова промычал Ромка и даже погладил ее руку.

— Я к тебе завтра приду. Что тебе принести? Что-нибудь хочешь?

Он слегка качнул головой.

— Я все равно что-нибудь принесу…

Когда уходила, санитарка задержала ее в коридоре:

— Ты — девчонка хорошая, добрая, жалеешь всех, но не ходи к нему. Люди уже косятся, говорят и про тебя разное. Запачкаешься — не отмоешься.

— Да как вы можете?! Он ни в чем не виноват!

— Смотри, я предупредила.

Оля возвращалась домой и почти всю дорогу всхлипывала. Мир сошел с ума! Они точно все рехнулись, если поверили в то, что Ромка на такое способен! От такой несправедливости ее трясло, но самое тяжкое было ощущать свою полную беспомощность.

Вечером отец пришел с работы позже обычного. И был он нетрезв. Выпивал отец крайне редко и помалу. Да и сейчас не сказать, что напился, смотрел он цепко, двигался уверенно, говорил твердо, но сивушный тяжелый запах она ощутила и сразу напряглась, предчувствуя неладное.

— Ты знала? — спросил он сразу у матери.

Она испуганно захлопала глазами.

— Знала, что она снова побежит к этому Стрелецкому?

Мать покачала головой, отступая.

— То есть сегодня его мамаша сюда не приезжала? Ольгу не увозила? Бабы врут?

Мать заморгала часто-часто, не зная, что и сказать.

— Я тебе сказал, никуда ее не выпускать! — рявкнул он и отвесил матери пощечину. Она, охнув, прижала к щеке руку.

— Папа, стой! — крикнула Оля. — Мама не отпускала меня. Спроси у Пашки. Я сама!

— А с тобой мы еще поговорим.

После этого отец уселся за стол, а мать принялась суетится, накрывать к ужину, словно ничего не произошло.

— Коля, тебе в борщ столько сметанки хватит? — заискивала она, как обычно.

Как противно, подумала вдруг Оля, глядя, как мать перед ним лебезит и стелется. Особенно сейчас. Но с отцом это работало, он успокаивался. Поев, он подозвал Олю, мрачно кивнул на табурет напротив.

— Теперь ты.

— Сядь. Значит, ты опять бегала к этому подонку. Я тебе что, как-то непонятно вчера объяснил? Или ты плохо усвоила урок? Повторить надо? Или ты совсем отупела? Или тебе плевать на свою семью, на мать, на отца, на брата? Что про меня мужики на работе говорят, а? Что моя родная дочь трется с этим богатеньким извращугой, а я терплю. Меня сегодня спрашивают: «Ты что, Петрович, не можешь собственную дочь в чувство привести? Она сама осрамилась и вас всех позорит». А так и есть! Ты же в это дерьмо ныряешь и нас всех тащишь. Хотя бы о брате подумала бы, бесстыжая. Как он будет в школе? Его сегодня обкидали камнями пацанье. И это еще цветочки. Ты хочешь, чтобы нам всем в спину плевали?

— Рома ни в чем не виноват, — сглотнув ком, тихо возразила Оля, умирая внутри от страха.

Отец был зол, но не взбешен, как накануне. Хотя долго ли ему выйти из себя.

— Был бы не виноват, никто бы его не обвинял.

— Но… его ведь отпустили… признали невиновным…

— Знаем мы, как его признали. Мамаша откупилась и все дела. Значит, так. Если я еще хотя бы раз узнаю, что ты с ним встречалась, что ты к нему хотя бы на пушечный выстрел приблизилась… ты ой как пожалеешь. Я тебя предупредил. Вы все у меня бедные будете. С завтрашнего дня не смеешь и шагу из дома без моего дозволения, поняла? И даже имя этого ублюдка в моем доме не смей произносить. Тебе ясно?

Отец сжимал и разжимал огромные, как кувалды, кулаки, глядя на нее исподлобья так, что внутри все леденело.

Оля кивнула и, развернувшись, пошла в свою комнату, чувствуя себя приговоренной без малейшей надежды на помилование.

21

Каждое утро теперь Оля ходила с матерью на рынок. Раньше она ненавидела торговать овощами и даже немного стыдилась. Но после двух дней затворничества, когда отец не позволял ей и шагу ступить со двора, она почти обрадовалась. Вряд ли, конечно, удастся ускользнуть от матери и сбегать проведать Ромку — на это Оля даже не надеялась, но хотя бы вырвется на время из этого душного плена, каким казался ей родной дом.

Первый день на рынке на них косились, но помалкивали. А ближе к вечеру одна из торговок, Неля, которая в течение дня потихоньку прикладывалась к фляжке, не удержалась. Не глядя на Олю, она обратилась к матери:

— Ну что, Галка, как там жених твоей Ольги?

Мать испуганно на нее воззрилась. Пожав плечами, ответила:

— Откуда мне знать?

— Ой, глядите-ка. Месяц назад ты нам тут пела и хвастала, какого завидного женишка твоя доча отхватила. Сына самой Стрелецкой! — Неля пьяно захохотала. — А что теперь? Не хвастаешься уже? Помалкиваешь в тряпочку. Женишок-то с говнецом оказался. Порченный. Хозяйство ему не вырвали? Нет? А жалко. Попадись он мне, я бы вырвала!

Мать понуро молчала. Тогда Оля, откуда только решимость взялась, перебила ее:

— Рома ни в чем не виноват! Его оклеветали. А вы все повторяете, как попугаи!

Выпалила и сама испугалась. Еще и мать ее пребольно пнула под прилавком ногой.

Неля расхохоталась на всю площадь.

— Бабы, вы слышали? Эта сопля еще и защищает его, насильника этого паскудного!

Тут же подключились и другие торговки:

— Ой, дура!

— Ты бы хоть не позорилась!

— Была бы гордая девка, бросила б его, а покрывать его грязь, фу…

Мать пошла пунцовыми пятнами, занервничала так, что у нее стало дергаться лицо. И вдруг каким-то дребезжащим, срывающимся голосом выкрикнула:

— Перестаньте! Что вы к ней пристали? Моя Оля ни в чем не виновата! Что бы ни сделал Стрелецкий, Оля тут ни при чем! Она и так с ним порвала. Она и так мучается. А вы… — мать затрясла головой, точно у нее припадок. Но затем замолчала и даже как-то еще сильнее съежилась, словно ожидая града усмешек и оскорблений.

Однако ее речь подействовала, и галдеж стих. Даже Неля сдулась.

— Не, ну ладно, ладно. Успокойся, Галка. Никто твою