Огненный всадник - Михаил Голденков

«Ничего не скажешь, умеет смура и тоски напустить наш воевода», — думал Кмитич, нервно теребя пальцами соболиный мех своей шапки. Но Обухович, словно услышав мысли войта, тут же оговорился.

— Все это я говорю не для того, чтобы напугать вас, паны мои любезные, не для того, чтобы в ваши сердца смятение внести, и не потому, что, мол, все так уж кепска. Нет. Крепость, Божьими молитвами, крепкая, пушки многие восстановлены. Дзякуй за то и Самуэлю Кмитичу, которого нам Бог послал так вовремя и который столько пользы принес нам с пушками. Но я не хочу вводить в заблуждение командирский состав и говорю о реальном положении дел с личным составом фортеции. Рассказываю вам о том, где у нас худо, и о том, где у нас все добро. А не особо у нас добро то, что на каждую кватеру стены вместе с башней осталось в среднем всего по пятьдесят человек. Поэтому людей необходимо жалеть, понапрасну под пули и ядра не лезть, с вылазками все строго согласовывать со мной. За вылазки у нас ответственен наш пан хорунжий Храповицкий. Кстати, где он?

Все стали озираться, Храповицкого видно не было. В этот самый момент в дверь постучали.

— О! Наверное, пан хорунжий спозднился! Долго жить будет! — крикнул, засмеявшись, Оникеевич. Но в дверь вошел не Храповицкий, а молодой парень в одежде конного посыльного, с полевой сумкой на боку. Он быстро по-военному кивнул своей узкополой шляпой.

— Я от хорунжего пана Яна Храповицкого с устным донесением вам, пан воевода, — быстро проговорил парень, как-то загнанно осматривая офицеров, сидящих плотно вдоль двух сдвинутых столов.

— А где же он сам? — удивился Обухович, вставая.

— Пан хорунжий велел передать, что срочно отбыл в Варшаву как депутат сейма. Поветовое знамя он оставил дома, просил передать вам, пан воевода, на хранение. Это все. Дозвольте идти?

— Что? — все возмущенно повернулись к посыльному. — Какой еще сейм? Какая Варшава?

Но молодой гонец ничего более того, что ему велел передать Храповицкий, не знал. Обухович отпустил посыльного.

— Ничего не понимаю, но понимаю лишь то, что Смоленского хорунжего у нас пока нет! — развел руками Обухович. — Теперь надо спросить, а кто же временно или постоянно заменит Храповицкого?

— Черт знает что! — прогремел Униховский, ударяя своим могучим кулаком по столу. — Да Ян просто сбежал, струсил! Какой еще сейм, если враг у ворот?!

— Верно, пан Униховский, струсил наш хорунжий, — кивнул Обухович, задумчиво поглаживая длинные усы. — Ну, и кто теперь примет поветовое знамя? Кто согласится быть нашим хорунжим?

Все смолкли. Должность, конечно, почетная, но и ответственная, а у каждого из сидящих за столом офицеров обязанностей и забот хватало с лихвой. От Яна Храповицкого на собрании присутствовали выставленные им пан Адам Иесман и при нем шляхты шесть человек: Станислав Кра-евский, Александр Хотим, Ян Шиманский, Симон Пржев-лоцкий, Ян Янович, Андрей Вырвич. Все они недоуменно смотрели на воеводу, давая понять, что ни сном ни духом не знали о бегстве своего командира.

— Я! — Кмитич встал, поправляя ремень. — Я согласен заменить Храповицкого!

— Пан канонир? — Обухович не мог скрыть удивления. — Не многовато ли обязанностей?

— В самый раз! — не моргнув глазом отвечал Кмитич. — Моя артиллерия не пострадает. Я там работу уже давно наладил. Чуть что, и без меня управятся.

— Все согласны, чтобы пан канонир стал нашим новым хорунжим? — спросил Обухович у всех.

— Нехай! — отвечали офицеры. — Добрый пан! Мы согласны!

— Человек он, однако, новый, мы его плохо знаем, — подал голос судья Голимонт.

— Пан судья! — Обухович повернулся к облаченному во все черное, с белым воротником Голимонту. — Ну как же? Кми-тичи есть смоленский род! Воеводами Смоленска был и дед пана Самуэля, и прадед его. Оба Филоны. Неужто не знаете?

Черная шляпа с длинной тульею судьи склонилась, пряча его лицо.

— Добре, — только и буркнул Голимонт, — я не протестую.

— Ну и добра! — впервые улыбнулся Обухович. — Таким образом, у нас новый хорунжий! Поздравляю с назначением, пан канонир! Сегодня же выпишу бумагу о вашем назначении. Но это, спадары мои любые, давайте пока оставим в тайне. Тут нужно еще с Храповицким разобраться и понять мотив его такого странного поведения. Про бегство Храповицкого пока велю никому из вас не распространяться среди ратников и обывателей города. Всем ясно?

— Ясно! Чего тут не понять! — кивали головами кватер-мейстеры.

Обухович подошел к Кмитичу, пожал ему руку и вновь обвел всех уже вопрошающим взглядом:

— Ну, панове, каково? Не пропала у вас охота поджарить царишке задницу после всего, что сегодня услышали?

— Мы все костьми ляжем, пан воевода, но город защитим от врага! — зашумели офицеры.

— Москалей еще не такими малыми силами бивали! — крикнул кто-то. — Вспомните, паны, Оршу или битву на Улле! Ведь тогда девять тысяч московитов Шуйского вместе с ним самим перебили и в реке утопили, а сами лишь двадцать человек потеряли!

— Они тут себе хребет сломают, пан воевода!

— Веди нас, пан Филипе, в бой, не хвалюйся!

— Главное — это организация, а не количество людей, — перекрикивал всех Боноллиус, — а у нас она на высоте! Засукав-ливайте рукава, спадары, и за работу, укреплять валы!..

Впрочем, не один Храповицкий не пожелал защищать Смоленск от супостата. Представитель подкоморичей Браславских пан Спадовский по вообще не выясненной причине также куда-то выехал из крепости, и за него в строй встал Ян Чижевич, войт Досуговский.

Несмотря на грустные известия, офицеры покидали дом воеводы в приподнятом, боевом настрое. Нерадостная статистика по количеству защитников никого, похоже, не обескуражила, лишь добавила решимости стоять насмерть.

Обухович организовал всех обывателей города спешно заниматься делом, особенно по части ремонта валов и бастионов, Большого и Малого. Здесь работали сменами день и ночь беспрерывно, начальники вместе со своими подчиненными. Вильгельм Корф, староста Орлинский, оберстер Королевский — все трудились над укреплением Большого вала, как простолюдины. Корф лично плел своими пухлыми пальцами корзины для туров, обкладывая с офицерами своего полка валы дерном. Его высокая округлая фигура в черной заломленной шляпе живо шныряла вдоль рва, являя пример кипучей активности. Якуб Боноллиус, которого Обухович за глаза прозвал Ангелом-спасителем, сбросив шляпу и камзол, в одной кружевной белой рубахе, насыпал с людьми Малый вал, поправлял разрушения во всех местах и распределял людей по башням и кватерам, яростно попыхивая своей глиняной трубкой в янтарном мундштуке.

Глядя, как паны активно трудятся вместе с простыми горожанами, Кмитич улыбнулся, вспомнив строки литвинского поэта Андрея Рымши:

Не пазнацъ было, хто там гетман, хто паняты:

У гразі ўсе таўкліся, быщам парасяты.