Дама чужого сердца - Наталия Орбенина

Многое она увидела, многое переболела душой. Истинная семейная любовь, коей она была обделена с детства, явилась ей в своем великолепии. И Юлия питалась этой любовью, точно иссохшая губка, желая наполнить этим безбрежным морем всю свою оставшуюся жизнь. Теперь, именно в этом старом доме, в котором выросли несколько поколений родни мужа, она поняла, что судьба улыбнулась ей в тот миг, когда Крупенин стал ее супругом. Свекровь приняла Юлию как маленькую дочь, несмышленую и неопытную. Но ее забота и советы отчего-то не были ни тягостны, ни назойливы, ни поучительны. Они ничуть не унижали в Юлии ее женского достоинства и положения жены. Вероятно, от того, что сама Юлия просто растворилась в новой своей ипостаси, раскрыла душу и глаза и готова была слиться с новой жизнью совершенно. Младена же приняла невестку сразу, тотчас же, в тот же миг, как увидела во дворе дома. Если Савва, ее разумный мальчик со светлой головой и чистой душой, избрал эту женщину, значит, тому и быть, она станет ей дочерью, что бы ни случилось.

Молодым отвели две просторные комнаты на верхнем этаже дома. Светлые, устланные домоткаными полосатыми половиками. Юлии все было в диковину. Тяжелые резные двери с медными ручками. Стены в гостиной, украшенные, опять же, искусно выполненными деревянными панелями. Вышитые скатерти и занавеси, кружевные салфетки с затейливыми узорами. Глиняная расписная утварь на полках. Одежда, незнакомая еда. Простая, незатейливая. Но вкусная! Чушки? Что сие? Ах, сладкий перец! Сирене? Сыр, что ли? Нет, брынза! А сыр? Кошкавал, смешно, господи, как смешно! Мляко, месо, хляб. Ракия? Помилуйте, я не пью, то же водка выходит!

Но главное – язык! Написано вроде как похоже, что по-русски, начнешь читать, да непонятно. Слова вроде похожи, да не разберешь. Гласные словно жесткие, как будто нет мягкости в произношении. Юлия внимательно слушала, запоминала и сама не заметила, как начала понемножку разбирать слова, а потом, путаясь и смеясь, пытаться выразить свою мысль на новом для нее языке. Семейство с восторгом поддержало первые успехи невестки. И уж скоро Юлия не могла вспомнить, когда и где она говорила с мужем или свекровью по-русски или по-болгарски. Даже уже не путалась, где нужно отрицательно качать головой, то по-нашему, по-русски будет «да», а если энергично кивать головой, вздымая подбородок вперед, так это по-болгарски выходит «нет».

Юлия сама себе удивлялась. Она не могла и подумать, что так легко и просто войдет в иной мир, другую семью, чужую страну. И примет это все как свое родное. Петербург вдруг оказался далеким и затянутым дымкой, туманом. Словно его и не существовало вовсе, а был просто мираж прежней жизни. Миражом было писательство, читательский успех, греховный домашний треугольник Соломон, Фаина и Раиса Федоровна, безумный Эмиль Эмильевич с его завиральными идеями об особой предрасположенности судьбы писательницы Иноземцевой… Из болгарского далека, освещенного ярким солнцем, все прежнее существование теперь казалось каким-то неестественным, придуманным, вычурным, неискренним. Словно плохо написанный роман, где нет подлинной жизни, прочувствованных переживаний, а герои ходульны и смешны в своем неправдоподобии. А подлинная жизнь происходила здесь, в этом простом доме, с неспешным размеренным бытом, среди семьи, которая полюбила ее, и не ответить на эту любовь было невозможно.

Савва Нилович с головой ушел в дела русско-болгарского торгового товарищества, магазина текстиля, который открыли в центре столицы, книжной торговли и поставок для строительства храма Александра Невского, помощи библиотеке «Славянская беседа».

А Юлия жила в ожидании неведомого счастья. И оно явилось – это счастье в образе кричащего краснощекого младенца женского полу, окрещенного Сусанной. И мир снова перевернулся, и стал ярче, радостней и прекрасней!

Человеку, прожившему всю жизнь в сером и сыром городе на болотах, где ввысь устремляются только рукотворные купола и шпили, трудно вообразить, что каждое утро в лучах восходящего ослепительного солнца или из тумана и грозовых облаков перед взором неизменно день за днем встают величественные горы. Юлия, как увидала их в первый раз, ахнула, так каждый день и начинала с того, что всматривалась в вершины и дали.

Как-то раз Димитр, который теперь по старости лет редко навещал родной дом, отправляясь обратно к себе в монастырь, предложил Савве и Юлии сопровождать его в этом путешествии. Юлия расстроилась, как оставить Сюську, так она называла девочку. Не беда, скоро нашлась и кормилица, а уж внимательные руки Младены дитя не выпустят!

Лошадь ступала резво знакомой дорогой, шарабан качало из стороны в сторону.

– Юлия, тебя не укачало? – обеспокоился Савва, жена что-то умолкла и не щебечет.

Но Юлия умолкла под водопадом впечатлений. Осталась позади городская и шумная суета Софии, мимо проплывали селения и поля, стада овец и пастухи в высоких шапках, виноградники. Дорога постепенно стала уходить все выше и выше. Лес становился все гуще, таинственней, темней. Однако там, где ветви открывали простор солнечному свету, его жар казался нестерпимым. Юлия укрылась под зонтом и полями шляпы.

– Ничего, скоро мерзнуть будем, – улыбнулся в седую бороду Димитр. – Чем выше, тем холоднее воздух. А ведь есть места в горах, где и летом можно снег застать, да только мы туда не пойдем, нам там делать нечего!

Юлия с удивлением слушала Димитра. Она готова была часами слушать его, да только старый художник был не очень многословен.

– За меня кисть говорит, – смеялся он.

Юлия знала, что Димитр славится как иконописец, и ей страстно хотелось увидать то, о чем с восторгом говорили окружающие.

В пути ночевали в крестьянских домах, где их привечали с почетом и радушием. Дорога вилась все круче, небо становилось ближе, лошадь взбиралась выше. Несколько дней совершенно утомили путешественников, особенно Юлию, не привыкшую к тяготам такого пути. Это вам не купе первого класса! Но усталость с лихвой возместилась новыми впечатлениями. Горы невыразимыми громадами вставали вокруг, таинственным холодом пугали ущелья, с хрустальным звоном сбегали вниз ручьи, огромные камни громоздились иногда прямо посреди дороги, теряющейся в траве. Внизу, в долинах, трава уже пожухла за жаркое лето, а тут в прохладе зелено, упругий плющ обвивает стволы. Зреет яркий бордовый кизил, темно-синими ягодами дразнит колючий терновник. Витают непривычные запахи, кричат незнакомые птицы, кто-то стрекочет в зарослях. Лес снова преобразился, стал еще более темным, ветви сдвигались прямо над головой. По сторонам и смотреть страшно, не то что идти. Под вечер, когда солнце падало за склон горы, тотчас же надо было надевать на себя меховую душегрейку, кутаться в теплый платок, потому что прозрачная прохлада быстро становилась нестерпимым холодом для тела, разморенного дневным зноем. Юлия только диву давалась, днем лето, а ночью почти зима!

Как-то раз остановившимся на небольшой привал путешественникам открылась очередная дивная картина величественных вершин.

– Вот ведь, извольте видеть, красота какая! – прищурил глаза Димитр, отчего морщины на его худом лице разбежались веселыми лучиками. – Язычники веровали, что в эдаких местах обитает бог грозы. И невольно в это поверишь, ежели попадешь в грозу в горах. Бывало и мне переживать эдакое, да Господь хранил! А римляне полагали, что именно в этих горах пребывал бог войны Марс. А еще, согласно античным поверьям, в самых неприступных местах этих гор любил слагать свои песни Орфей, оглашавший дивными звуками просторы от Дуная до Эгейского моря! – и он повел вокруг себя широким жестом, точно дарил слушателям и эту дивную природу, и чарующие звуки легендарного певца.