Созвездие Овна, или Смерть в сто карат - Диана Кирсанова

Я постаралась сосредоточиться на этом его воспоминании, но что-то меня отвлекало. Мешало. Сбивало с толку. Я нервно оглянулась: ну конечно! Это же пироги, которые принесла и поставила передо мной жена Ильи! Золотистые полукружья с хрустящей корочкой и поджаристым шрамиком на месте защипа, под которым наверняка таилась и ждала своего часа упоительная начинка! Они источали такой дух, в сравнении с которым аромат «Шанели № 5» казался запахом кислой капусты.

«Я худею, я худею, я худею!!!» – почти прорыдала я про себя проклятое заклинание. Не помогло. Тогда, шумно сглотнув заполнившую рот слюну, я отвернулась от стола и спросила у Ильи, чуть не плача от досады на свою непутевую жизнь:

– Вы сказали – город? Незнакомый город? Разве вы родились не здесь?

– Вообще-то… вся жизнь здесь прошла. Как у всех, знаете. Школа, потом МТС, в колхозе шоферил, сейчас вот на мясокомбинате… И брат тоже. У нас с ним все одинаковое, в смысле трудовой биографии.

– Брат младше вас?

– Да, на три года.

– И все-таки, Илья, вы же всю жизнь прожили практически бок о бок с матерью… так что она была за женщина?

– Обыкновенная. Тихая очень, соседи ее чуть ли не юродивой считали. Уборщицей работала всю жизнь. В нашей школе и еще в правлении.

– Никто к ней не приезжал? Не навещал ее в поселке? Кто-нибудь со стороны?

– Да вроде… нет, вроде.

– А писем она не получала?

– Писем? Нет. У нас даже фотографий ее не осталось. Когда стали искать, чтоб на памятник сделать, пришлось с паспорта переснимать.

Илья вышел в соседнюю комнату. Валя кашляла в другой стороне дома; случай был подходящий. Я куницей метнулась к буфету, потянула за дверцы, наклонилась, затем пошарила в темном нутре, быстро вынула руку: в ней оказался маленький детский грузовичок с отломанным правым передним колесом. В недоумении покрутив игрушку перед глазами, я быстро сунула ее обратно в буфет – и секундой позже уже опять сидела на своем месте, свирепо косясь на тарелку с проклятыми пирогами.

– Вот, – Илья вернулся и протянул мне черно-белый овальный портрет, какой обычно устанавливают на цоколе могильного памятника.

С него смотрело простое лицо пожилой женщины с гладко зачесанными назад седыми волосами. У нее были довольно большие глаза и глубокие складки, залегшие на щеках от уголков рта к подбородку. Ничего примечательного, встретишь такую – не запомнишь даже.

Я осторожно отложила овал в сторону.

– Илья, еще вопрос, вы уж простите. В последнее время с вами или вокруг вас не происходило ничего такого… необычного? Я даже не знаю, ну вот, к примеру, гости какие-нибудь особенные к вам не приезжали? Или не гости, пусть человек просто какой-то незнакомый? А?

– Нет. Ко мне – нет. А вот к брату приезжал кто-то, он рассказывал.

– Да? – я воспрянула духом. – Кто?

– Как-то не особо я расспрашивал… Вроде дома он перепутал и попросился ночевать. А вообще не помню. Вы у Ивана спросите.

– Н-да… Хорошо. А еще скажите, почему Руфина жила в доме вашего брата?

– Так это ее дом-то! В смысле – наш. Я, когда женился, купил этот дом у соседа, он в город переезжал, я здесь и поселился. А Иван так в старом доме и живет. Так что правильнее бы сказать, что это не мать у него – он у матери жил.

– Понятно. И еще вопрос – вы никогда не спрашивали у мамы, почему у нее такое редкое имя? Руфина – даже припомнить не могу, кого еще так звали…

Илья заметно изумился. Он отодвинул от себя стопку, которую наполнил за время нашего разговора уже в третий раз (я пить отказалась), и протянул, словно делая для себя открытие:

– Редкое имя? И правда редкое. Никогда не приходило в голову… Хотя здесь, у деревенских, имена часто старинные, русские. Это в городе – редкость, а у нас тут и Феоктисты, и Анемподисты встречаются.

– Но Руфин же нету?

– Руфин нету.

– Ну вот! А мать рассказывала вам что-нибудь о своем прошлом? Знаете, как бывает, ну вот – ударится старушка в воспоминания?

– Нет, – чувствовалось, что Илья испытывает неудобство от того, что так часто дает отрицательные ответы на мои вопросы. – Ни в старости, ни когда помоложе была – ничего. Да мы и не спрашивали. Мы… честно говоря, немного стеснялись ее. Уборщица в той же школе, где мы с братом учились, неловко было как-то, одноклассники нас дразнили, мы часто дрались из-за этого… Сейчас стыдно, конечно, ерунда это все.

– Но ведь не может же быть, чтобы вы хоть раз не поинтересовались: где ваш отец? Почему не живет с вами? Вы вообще отца видели когда-нибудь?

– Так он умер. Вот об этом мать рассказывала: погиб, когда Ваньке полгода было. Геройской смертью, на пожаре вроде спасал кого-то. У нас даже карточка его висела на стенке, над материной кроватью: красноармеец, старший лейтенант, молодой такой парень, с тремя кубиками в петлицах – мать говорила, он незадолго до гибели снялся.

– Понятно… – сказала я. – Ну что ж, если больше вы ничего не можете вспомнить… Мне бы хотелось еще с Иваном поговорить, вы не могли бы меня проводить и, ну, представить как-то? Дома сейчас Иван?

Илья снова помолчал и поднялся, пропуская меня вперед. Его квадратные плечи оказались почти вровень с дверным косяком.

– Должен быть у себя…

* * *

Дома братьев и вправду как будто прижимались друг к другу, разделенные одним невысоким забором. Чтобы попасть из одного двора в другой, достаточно было только протиснуть свое тело через лаз, который образовывали три легко смещавшиеся в сторону доски. Илья пролез первым и с той стороны забора вежливо подал мне руку.

Зачем-то оглянувшись перед тем, как последовать за ним, я поймала на себе тяжелый взгляд Валентины; ни разу не выйдя из своей комнаты к нам за все время беседы, она стояла на крыльце и все так же медленно куталась в серый пуховый платок.

На дворе младшего Нехорошева нас встретил звонкий лай. Годовалый щенок кавказской овчарки бесновался в пыли, не зная, куда девать свою молодость, силу и хорошее настроение; он то прижимался к земле, виляя во все стороны метелкой хвоста, то вновь вскидывался, подпрыгивал чуть ли не на метр и выхватывал из рук высокой молодой женщины сучковатую палку. Внезапно пес сменил цель и, ловко извернувшись, прыгнул прямо на хозяйку дома, повалив ее наземь. Лежа на земле и пытаясь подняться, женщина заливисто, как девчонка, захохотала, а Полкан, или как там его звали, шумно дыша, облизывал ей лицо.

– Фу, Аргус, фу! – прикрикнул на собаку Илья.

Женщина обеими руками взяла собачью морду, приблизила ее к своему лицу, звучно поцеловала зверя прямо в нос – и только после этого вскочила на ноги, отряхиваясь, пробежалась по моей фигуре оценивающим взглядом – с головы до ног и обратно.

– Алка, – сказал с упреком мой провожатый, – ну что это? Ему на цепи сидеть надо.