Чертовка - Джим Томпсон

Я отправился в город. По дороге остановился и купил газету. Пару минут собирался с духом, чтобы найти эту историю и заставить себя ее прочитать.

Все нормально. Все отлично. Дело настолько очевидное, что даже не угодило на первые полосы. Заметку напечатали на третьей странице, и заняла она всего-то половину колонки.

Мона лежала в постели и спала, когда ее разбудили «звуки борьбы». Сначала она была «слишком напугана, чтобы пойти и выяснить, в чем дело», но в конце концов ей пришлось спуститься, когда после нескольких выстрелов воцарилась тишина… Племянница миссис Фаррел опознала в Хендриксоне поденщика, прежде работавшего на ее тетю. По ее словам, он уволился, пригрозив отомстить, после спора насчет его заработка. Как удалось установить полицейским, Хендриксон пришел в дом к миссис Фаррел поздно вечером, пьяный и озлобленный, и стал требовать выплаты денег, которые, по его мнению, ему причитались. Разгневанный отказом пожилой женщины, он избил ее до полусмерти и ограбил, после чего пустился в бегство. Миссис Фаррел сумела проследовать за ним к лестнице и застрелить его. Потом она упала и сломала шею, хотя, по всей видимости, в любом случае умерла бы от побоев…

«Полиция выяснила, что на счету у Хендриксона несколько арестов за пьянство, нарушение общественного порядка и драки. Он совсем недавно провел в тюрьме шесть месяцев за оскорбление офицера, сопровождавшего его в участок».

Вот примерно и все, по крайней мере самое важное. Мона рассказала им все, как я велел. И слава богу — никаких снимков. Напечатай они фотографию, где Мону было бы хорошо видно (на всякий случай я советовал ей закрыть лицо руками, притворившись, будто плачет), мне пришлось бы ответить на ряд вопросов. Стейплз опознал бы в ней ту самую девушку, что вызволила меня из тюрьмы, и, разумеется, его бы это заинтриговало. Он захотел бы узнать, кем прихожусь ей я, а она мне и где я был прошлой ночью во время убийств. И если бы я не смог ответить на его вопросы…

Но снимков не напечатали. Дело было слишком очевидным, а его фигуранты — слишком мелкой рыбешкой. Я заехал в магазин, чтобы отметиться. Потом отправился по своим привычным делам, а сам все размышлял, где бы спрятать деньги. Таскать их с собой было не с руки: тяжело, да и образцы плохо их прикрывали. Стоило приподнять несколько образцов — и вот они, денежки. Кто-нибудь случайно их заметит, и я не успею ничего поделать. Если Джойс приспичит достать из чемодана трусики или чулки… в общем, как ни крути, не стоит мне таскать деньги в чемодане с образцами.

Я соображал на этот счет все утро, в разъездах. Я нервничал и раздражался, пытаясь что-то придумать, и злился на себя за то, что ничего придумать не могу. Так ничего и не надумал. Пришли в голову пара мест, но хреновых. Во всяком случае, прятать деньги там было хуже (или мне так казалось), чем держать их при себе.

Сдать их в камеру хранения на вокзале? Ну, вы же сами знаете, какой там бардак. Эти парни всегда что-нибудь испортят, якобы случайно открыв багаж. Или выдадут ваш багаж кому-нибудь другому. Или при выдаче начнется какая-то путаница, и вам придется опознавать свои вещи… Сами знаете. Небось все время о таком слышите.

Сейфовая ячейка? Это было бы так же плохо, а то и еще хуже. Чтобы снять ячейку, мне пришлось бы сказать в банке, кто может за меня поручиться, — уж не на Стейплза ли сослаться, а? Ведь любому ясно, что у типов вроде меня попросту не должно быть ничего ценного.

Придется держать деньги при себе. Других вариантов я не видел. Просто надо было достать из чемодана то, что я собирался показывать клиентам (а этого, черт подери, было не так много; я ведь, черт подери, не собирался особенно утруждаться). Что касается Джойс, то, в общем-то, я мог с ней справиться. Сейчас она вела себя хорошо, боясь меня разозлить, и мне не придется ничего ей объяснять, ни в чем извиняться. Я просто скажу ей, пусть лучше идет в магазин, если ей что-то нужно: мне, мол, надоело вечно приводить образцы в порядок. Запру вообще чемодан на замок и скажу Джойс, чтобы она, черт бы ее подрал, держалась от него подальше. Не нравится — ее проблемы.

Я уже заготовил речь на случай, если она поднимет шум. Но потом подумал о прошлой ночи… и решил, что едва ли придется с ней так разговаривать. Я просто… э-э… скажу ей: «Послушай, милая. Даже не хочу, чтобы твои прелестные пальчики касались этого барахла. Ты только скажи старине Долли, что тебе нужно, и он достанет что-нибудь стоящее».

Да, куда лучше говорить с ней так. Это просто разумнее, понимаете? Черт, все-таки можно быть вежливым с людьми, даже если тебе на них наплевать.

Закончил работу я около часа и проверил свой улов. Я заработал двадцать восемь долларов — неплохо для утра, но, конечно же, маловато для целого дня. Но, учитывая те тридцать (шесть пятидолларовых банкнот, что я взял из ста тысяч долларов), улов можно было считать весьма недурным.

Я заехал в бар. Заказал готовый сэндвич (пусть эти ублюдки сами хлебают свои помои!) и бутылку эля. Отнес все это в дальний закуток. Поел и выпил. Потом взял еще эля и разложил карточки со счетами.

Они были такие душки, все эти наши клиенты. Делали первый взнос, а остаток суммы надо было из них выколачивать. Вы хоть раз видели, чтобы эти типы приносили или присылали деньги? Приходилось либо выбивать из них платеж, либо оставаться с носом. И последнее случалось постоянно.

Я выбрал шесть счетов с просроченными выплатами, шесть клиентов, задолжавших нам по пять долларов каждый. Отметил их карточки и переложил тридцать долларов из своего бумажника в рабочий. Вот и все.

Было уже около двух. Я перебрался в другой бар, купив по дороге вечернюю газету.

В этой газете заметка оказалась еще короче: всего три абзаца. Ничего нового я в ней не нашел — по крайней мере, ничего существенного. Все, чем старуха владела, — дом и мебель. И похоже, она столько задолжала по налогам, что всей этой собственности хватит лишь на то, чтобы покрыть долги. Старуха не оставила никакого завещания. Мона была единственной родственницей и все такое. Ничего, что имело бы для меня значение. Все было в порядке.

Я заказал еще один двойной виски и еще эля на запивку.

Довольно забавно вышло с этими налогами — ну, насчет того, что старуха их не платила. Имея такую кучу деньжищ, она задолжала столько, что округ уже собирался отобрать у нее дом за долги. Но… возможно, ничего забавного тут и нет. То есть странного. Многие не платят налоги, пока им не приставят дуло к виску. Старуха во всем была скупой и прижимистой. Питалась одной фасолью и прочей дрянью. Принуждала Мону ложиться с каждым, кто приходил в дом. Она была скрягой, а у скряг своя бухгалтерия. Возможно, старуха только тогда распечатала кубышку, когда наняла Пита поработать у них во дворе. Но боюсь, она и в тот раз не очень-то раскошелилась. Если вообще раскошелилась. С Питом расплатились натурой… он получил свою плату от Моны.

Мона… Она такая славная малютка, и я влюбился в нее. Впрочем, я влюблялся и раньше, думая, что встретил кого-то особенного. Но что выходило на поверку? И откуда мне знать, что с Моной все не обернется так же, как с другими?