Мегрэ и тело без головы - Жорж Сименон

Алина Калас это блистательно продемонстрировала. Очутившись в кабинете следователя, она не проронила ни слова. С таким же успехом Комельо мог бы беседовать с одним из камней, что перевозили братья Нод.

– Мне нечего вам сказать, – только и произнесла она своим бесстрастным голосом.

А так как Комельо забросал ее вопросами, она добавила:

– Вы не имеете права допрашивать меня без адвоката.

– Назовите имя своего адвоката.

– У меня его нет.

– Вот список членов парижской коллегии. Выбирайте.

– Я их не знаю.

– Назовите любое имя.

– У меня нет денег.

Пришлось назначать официального защитника, а это требовало дополнительного времени для ряда формальностей.

В конце дня Комельо вызвал к себе также Антуана Кристена. Рассыльный, несколько часов отбивавшийся от вопросов Лапуэнта, не сказал ничего нового и Комельо.

– Я не убивал Каласа. Я не был на набережной Вальми в субботу после полудня. Я не сдавал чемодан в камеру хранения. Кладовщик врет или ошибается.

Все это время мать Антуана с красными от слез глазами, стиснув в руке комочек платка, ждала в коридоре уголовной полиции. Разговаривать с ней выходил Лапуэнт. Потом его сменил Люкас. Женщина твердила, что хочет видеть комиссара Мегрэ.

С простыми людьми это обычная история: они думают, что ничего не добьются от подчиненных, и во что бы то ни стало хотят говорить с главным начальником.

Но комиссар не мог ее принять: в тот самый миг он выходил из кафе на набережной Вальми вместе с Жюделем и Дьедонне Папом.

– Закроешь потом дверь и принесешь ключ на Набережную, – сказал он Мерсу.

Втроем они перешли мост через канал и очутились на набережной Жемап. Улица Эклюз-Сен-Мартен была отсюда в двух шагах, в тихом, провинциального типа квартале за больницей Св. Людовика. Пап был без наручников. Мегрэ понимал, что такой человек не бросится наутек.

Пап вел себя со спокойным достоинством, роднившим его с г-жой Калас. Лицо его выражало грустную покорность судьбе. Он почти не разговаривал. Должно быть, он никогда не говорил много. В ответ на вопросы произносил лишь самые необходимые слова, а иногда не отвечал вовсе и только смотрел на комиссара. Цвет его глаз напоминал голубую лаванду.

Жил он в старом шестиэтажном доме довольно комфортабельного и приличного вида. Они прошли, не останавливаясь, мимо консьержки и поднялись на третий этаж. Пап открыл дверь слева.

Квартира его состояла из столовой, спальни и кухни, не считая кладовой, где комиссар не без удивления увидел ванну. Обстановка была хоть и не вполне современной, но значительно менее старой, чем на набережной Вальми. В квартире царила идеальная чистота.

– У вас есть прислуга? – с удавлением спросил Мегрэ.

– Нет.

– Вы сами убираете квартиру?

Пап не мог сдержать удовлетворенной улыбки, гордясь своим жилищем.

– И консьержка никогда не поднимается помочь вам?

За кухонным окном был подвешен шкафчик, набитый съестными припасами.

– Вы и готовите себе сами?

– Всегда.

В столовой над комодом висела увеличенная фотография г-жи Калас в позолоченной раме, какие встречаются в большинстве небогатых буржуазных семей; она придавала квартире уютный семейный вид.

Вспомнив, что на набережной Вальми не было ни единой фотографии, Мегрэ спросил:

– Откуда у вас это фото?

– Я сам его сделал своим аппаратом и отнес увеличить на бульвар Сен-Мартен.

Фотоаппарат был в ящике комода. На маленьком столике в углу кладовой стояли стеклянные бачки и флаконы с химикалиями для проявления пленки.

– Вы увлекаетесь фотографией?

– Да. Особенно пейзажами.

Действительно, осматривая вещи, Мегрэ нашел множество снимков с видами Парижа и окрестностей. На многих были сняты канал и Сена. Пап, наверно, затратил немало часов, дожидаясь запечатленных им редких световых эффектов.

– Какой костюм вы надевали, когда ездили к сестре?

– Синий.

Пап имел три костюма, включая тот, что был сейчас на нем.

– Заберите их, – сказал Мегрэ Жюделю. – Туфли тоже.

Он присоединил туда же грязное белье, найденное в плетеной корзине.

Перед уходом Мегрэ вспомнил, что видел в комнате клетку со щеглом.

– Вы знаете кого-нибудь, кто согласится взять к себе птицу?

– Думаю, консьержка охотно это сделает.

Мегрэ захватил с собой клетку. К консьержке ему стучать не пришлось.

– Уж не собираетесь ли вы забрать его с собой? – гневно закричала эта особа.

Консьержка говорила не о щегле, а о своем жильце. Она узнала Жюделя, работавшего в этом квартале. Может быть, узнала также Мегрэ. И она читала газеты.

– Такого человека, самого лучшего в мире, обвинять в злодействе!

Консьержка была низенькая, смуглая, неопрятная. Голос ее звучал пронзительно. Казалось, она вот-вот вцепится в них, как кошка, настолько она разъярилась.

– Не могли бы вы некоторое время позаботиться о птице?

– Посмотрим, что вам скажут жильцы и все жители квартала! А к вам, мсье Дьедонне, мы все будем приходить в тюрьму.

В известном возрасте у женщин из народа часто появляется своеобразный культ старых холостяков или вдовцов типа Дьедонне Папа из-за их размеренной жизни. Трое мужчин были уже далеко, а она все еще стояла на тротуаре, плакала и махала им вслед.

Мегрэ сказал Жюделю:

– Отнеси одежду и обувь Мерсу. Он знает, что с ними делать. Продолжайте наблюдение за домом на набережной Вальми.

Мегрэ организовал это наблюдение без особых намерений, просто для того, чтобы не давать впоследствии повода для упреков. Дьедонне Пап покорно ждал у края тротуара и, когда они тронулись в путь вдоль канала в поисках такси, старательно подлаживал свой шаг к шагу Мегрэ.

В машине он молчал, и Мегрэ ни о чем его не спрашивал. Набив трубку, комиссар протянул табак спутнику:

– Курите?

– Нет.

– А сигареты?

– Я вообще не курю.

Мегрэ все же задал вопрос, который, впрочем, не имел никакого отношения к смерти Каласа:

– Вы и не пьете?

– Нет.

Еще одна аномалия. Мегрэ было трудно увязать это с прочим. Г-жа Калас была алкоголичка, она начала пить давно, вероятно, еще до знакомства с Папом. Трезвый же человек обычно с трудом переносит присутствие пьющего.