Выгон - Эми Липтрот

В этот период, несколько недель до и после середины лета, на Оркни почти не бывает темных ночей. Небо просто становится тусклым. Время между закатом и рассветом называют летней полутьмой или гримлинами, от древнескандинавского слова grimla, что переводится как «мерцать» или «брезжить». Похоже, я единственная из всех обитателей острова не сплю. На дорогах обычно нет других водителей. В ясные ночи с низкой облачностью рабочие часы воспринимаются как один долгий рассвет или закат.

Здорово, что есть повод остановиться и прислушаться. Несколько секунд уходит на то, чтобы мотор остановился и затих, чтобы я тоже замедлилась, сердце стало биться реже, одежда перестала шуршать, гам в голове смолк, – и только тогда проявляются ночные звуки. Я привыкла к темноте и стала острее воспринимать их. Подбородком опираюсь на открытое окно, в лицо дует прохладный ветер, взгляд то и дело падает на отражение в боковом зеркале. Я навострила уши, шерстяная шапка не мешает, я вся внимание. Две минуты могут казаться вечностью, когда ты сконцентрирован.

Даже в час ночи – самый темный час после перехода Великобритании на летнее время – птицы сходят с ума. Почти при каждой остановке я слышу классическое оркнейское трио: воркующие кроншнепы, пищащие кулики-сороки и чибисы, пиликающие, как модем. Незнакомые звуки я записываю, чтобы потом попросить у продвинутых коллег из Королевского общества защиты птиц объяснить мне, кто «скрипит, как матрасные пружины» или «квохчет, как напуганная курица». Они объясняют мне, что тот, кого я идентифицировала как «дрожащего ягненка», – на самом деле бекас, который токует, издавая жутковатые, ни с чем не сравнимые звуки перышками своего хвоста. Слышен и другой шум: гудят ветровые турбины, подают голос домашние животные и крупный скот, журчит ручеек, плещется море, шелестят ветер и дождь. Я узнала, что в туманные ночи хоть и мало что можно разглядеть, зато звук разносится лучше.

В это время года солнце восходит и садится севернее, просто уходя за горизонт, так что исследовать северное побережье особенно интересно. Я спешу домой; становится всё светлее, сквозь туман проглядывают быстрые воды залива Эйнхаллоу-Саунд. Я останавливаю машину на вершине холма Уайдфорд, рядом с линией электропередач, и смотрю вниз, на огни Керкуолла.

Бывает, я ни разу за ночь не слышу коростеля. В машине становится зябко. В те редкие случаи, когда я вижу другие машины, я задумываюсь, что же люди делают на природе так поздно ночью, а водители, наверное, задают себе тот же вопрос, глядя на меня. Несколько раз фермеры – а однажды даже полицейский – спрашивали, чем я занята, но у меня есть достойное оправдание. Иногда мне бывает страшно ездить по незнакомым дорогам ночью в одиночестве; меня может напугать даже придорожное пугало. Но всё же я поддерживаю связь с миром через телефон, карты Google помогают найти дорогу в темноте. В пятницу и субботу вечером я думаю, чем же занимаются теперь мои друзья в Лондоне, успеваю прочитать пьяные твиты, которые они удаляют утром. Исследовательская работа бывает скучновата, но стоит мне приуныть, как небо балует меня очередным потрясающим видом. Мне нравится путешествовать сквозь туман по оркнейским долинам, словно забираясь на вершину сказочного бобового стебля.

Вижу в правом нижнем углу фотографии пару ярких огоньков, – это глаза овцы, которую я и не заметила, снимая на телефон в полной темноте. Смутно различимые, медленно жующие свой корм домашние животные иногда подходят совсем близко. Мне довелось обнаружить прямо в свете фар гуся, зайца – и даже мальчика-подростка. А еще я как-то поймала полную луну в боковое зеркало. Я подъехала к самому краю утеса, стараясь подобраться поближе к небу, чтобы посмотреть на маленькие острова с горящими маяками, которые, отражаясь в Скапа-Флоу, выглядят как вспышки яркого света в темноте. Эту ночь я провожу с кошками – их глаза так и сверкают с оград, – полевками и ежами.

Согласно отметке на фотографии, я впервые увидела ночное светящееся облако в восемь минут второго на проселочной дороге близ Стеннеса. Я знала, что их можно наблюдать только в северных широтах в течение нескольких недель до и после летнего солнцестояния и только поздно ночью, так что у меня есть шанс увидеть облако во время рабочих поездок. И вот я увидела его, очень высоко, – будь оно еще чуть выше, уже бы не разглядела. Никаких сомнений, это именно ночное светящееся облако. На высоте в восемьдесят километров в глубоких сумерках висят в небе клочки холодного голубого оттенка – как молния, укутанная в вату. Я вылезаю из машины, вытягиваю руку с телефоном как можно выше, улыбаясь как сумасшедшая. В это время у облаков чаще всего видны лишь очертания, но это облако сияет.

Я вся превратилась в ожидание. Каждый раз, останавливая машину, я надеюсь услышать коростеля и то и дело ошибочно принимаю за его крики кряканье утки, вращение лопастей ветровой турбины, шумное дыхание коровы. Я несколько раз слышала коростеля, но ни разу не видела. Это крайне необщительные птицы, умело прячущиеся в высокой траве. В стихотворении «Коростель» Джон Клэр так описывает этих необыкновенных птиц, которых можно услышать, но увидеть – крайне редко: «…само сомнение, / Фантазии полет». Кажется, я уже начинаю сомневаться в том, что коростели существуют.

И когда я наконец нахожу коростеля – в тихие ночи их можно услышать и за километр, – я поверить в это не могу. Я вылезаю из машины и начинаю продвигаться вдоль дороги, освещенной мерцающим сумеречным светом и моими фарами, медленно, чтобы не спугнуть птицу. Я иду на звук, пока не сумею точно идентифицировать местонахождение певца.

Я совсем растерялась, не понимаю, где я. Сумрак плавно переходит в рассвет, я не уверена, заканчивается день или начинается. Затем меня сбивает с толку круизный лайнер с освещенными окнами, похожий на офисную башню, плавающую где-то в космосе.

Однако становится светлее, – в три утра уже можно изучать карту, не включая свет в машине, – и я понимаю, где я. Это же мой знакомый остров. Когда я езжу по Западному Мейнленду, каждая дорога навевает воспоминания. Я останавливаюсь у бывшей почты, где мама зарегистрировала мое рождение, пока папа был в больнице; на остановке школьного автобуса, где я часто находила четырехлистный клевер; на перекрестке у Йеснаби, где меня арестовали за вождение в пьяном виде. Я наездила тысячи километров по этому островку диаметром всего-то километров восемьдесят. Я объехала все местные дороги, география Оркни прочно проросла в моей голове, контуры впечатались в кожу – теперь уезжать будет еще сложнее.

Я побывала на нескольких маленьких островах Оркнейского архипелага. Добиралась я туда на так называемых ролкерах – высокотехнологичных автопаромах, которые курсируют практически в любую погоду, а на борту пассажирам предлагают бутерброды с беконом. На острове Сандей встречаю пару, сходящую с парома со своими хорьками; слышу двух коростелей, которые пытаются перепеть друг друга, находясь по разные стороны от озера; слушаю историю о корове, которая проплыла целых полтора километра. На Стронсее мне рассказывают о коростеле, который попался в вершу для ловли лобстеров. На Идее, где коростелей нет, мне поведали байку о местных рыбаках, которые не хотели учиться плавать – чтобы побыстрее утонуть, если лодка пойдет ко дну, и не мучиться. На острове Бюррей поднимается туман, но с рассветом он становится розовым, а еще я слышу доносящиеся через поля крики тюленей, которые воют на берегу, как вампиры.