Искушение астрологией, или Предсказание как искусство - Дэвид Берлински

Во втором разделе части второй, в семнадцатой дискуссии, Газали, рассматривая состояние естественно-научных знаний, размышляет о причинно-следственных связях и сущности чуда. И тут он с помощью внушительных доводов рождает скептицизм столь радикальный, что, кажется, прожигает им страницы книги. Эти доводы на семь веков предвосхищают идеи Дэвида Юма, сформулированные в «Очерке о человеческом понимании». Но здесь ставки повыше, чем у Юма.

В комнате темно. Голоса муэдзинов созывают правоверных на молитву. Газали меряет комнату шагами, нервно дергает себя за бороду, закатывает глаза, говорит без бумажки на своем правильном книжном арабском. Существует ли другой язык, столь идеально подходящий для осуждения? Неудивительно, что здешних ученых так часто заносит.

И он продолжает. Аллах разделил многообразие опыта на три части. Правоверные и те, кто погряз в неверии (куфр), одинаково движутся из прошлого в будущее. Цель астрономии, медицины, биологии и астрологии — разгадать тайны времени, управлять его потоками, подчинить время себе.

Искусство предсказаний, замечает Газали, зиждется на определенных широкомасштабных утверждениях. Мир бесконечного хаоса невозможно понять рационально. В мире как таковом есть порядок и ясность, прошлое подобно будущему, подобное проистекает из подобного, поэтому можно ожидать, что причины, вызвавшие свои следствия в прошлом, вызовут аналогичные следствия и в будущем. Такая схема причин предшествует их следствиям, а это можно воспринять через сознание.

На что Газали отвечает словами, которые будут повторяться в каждом медресе и мусульманской академии: «Связь между тем, что принято считать причиной, и тем, что принято считать следствием, по нашему мнению, не обязательна» [94].

Не обязательна?

Доказательство продолжается нагнетанием фактов, как в юриспруденции. Не существует обязательной связи, пишет Газали, между «утолением жажды и питием, насыщением и едой, ожогом и соприкосновением с огнем, светом и появлением солнца, смертью и обезглавливанием, излечением и приемом лекарств, промыванием кишечника и использованием слабительных и так далее во всем, что можно наблюдать в медицине, астрономии, искусстве и ремеслах». А если не существует обязательной связи между этими простыми причинами и следствиями, то обязательных связей нет нигде за пределами самой чистой логики.

То, что мы видим и поэтому можем описать, — это связывание событий, когда одно следует за другим. Только это мы и можем видеть и описывать. Связь между событиями «происходит по предварительному решению Бога, который создает их бок о бок, необязательными по сути, неспособными к разделению. Напротив, в Божьей власти сотворить насыщение без еды, вызвать смерть без обезглавливания, продлить жизнь после обезглавливания и так далее по всем связям».

Затем показано, что философы, которые утверждают, что именно огонь обжигает и сжигает дотла, заблуждаются. Представим ватный шарик, который подожгли. Будет ли тут спичка причиной, а обуглившаяся вата — следствием?

А доказательство того, что это верно — тут аргументация достигает кульминации, — в том, что возможно представить Вселенную, в которой так называемые причины безрезультатно уходят в песок, а так называемые следствия постепенно обретают бытийность без своих причин и непрерывность существования ломается, теряется, утрачивается. Если возможно представить это, тогда причины в природе не обязательны. Ибо к чему, в конце концов, приводит отрицание обязательности, если не к заявлению о том, что в мире существуют связи, отделенные от их источника?

За мгновение до смерти философ Хасан ибн Мухаммед, на протяжении всей своей жизни признававший главенство причины, сказал: «Господь Всевышний прав. Ибн Сина ошибался».

История идей — это запись бесед, подслушанных, или переданных шепотом, или поведанных невнятно и в обрывках. Скептицизм Газали тлетворен: он разъедает все, к чему прикасается. Он не в ладах со здравым смыслом. Он разлагает любую форму разумности. Он делает астрологию невозможной, если, конечно, воспринимать ее как науку, которая отслеживает влияние звезд на деяния человеческие. Но, подобно неуправляемому песчаному ветру пустыни, он проносится мимо астрологии, чтобы охватить и другие науки, оставляя в руинах рациональную структуру мира, терпеливо исследованного представителями мусульманского ренессанса. Лет за двести до того, как сомнения замкнули уста Газали, неистовый аль-Кинди радостно писал о звездных излучениях. Человек, тонко чувствовавший потоки научной мысли, он видел проблему действия на расстоянии как то, чем она и является — как проблему. И предложил решение — объекты, или излучения, или поля между тем, что действует, и тем, над чем производится действие. Газали расслышал смысл за его словами, даже если не читал текста, в котором они высказаны. Итак, звездные излучения?

Думаю, нет. Скептицизм Газали был глубок. Он положил конец мусульманским диалогам о естествознании. И в каком-то отношении скептические выводы Газали ближе к истине, нежели замысловатые рассуждения аль-Кинди. Газали видел связь между скептицизмом и старыми, надоедливыми, неискоренимыми веригами действия на расстоянии. Он видел связь и отказывался ставить под сомнение увиденное. Если мы живем во Вселенной, насыщенной многообразными материальными объектами, тогда все действия, астрономические и астрологические, будут действиями на расстоянии. А если любое действие — это действие на расстоянии, тогда нет вообще никаких действий.

В свете этого ниспровергающего скептицизма остается очевидным вопрос: почему же все не разваливается? Если не материальные объекты заставляют другие материальные объекты действовать, тогда что же?

Ответ Газали — в приверженности его богословским взглядам. И продиктован он логикой. Изменения в мире совершает некая форма личной силы (или воли). И без такой силы не было бы никаких изменений. Сила, требуемая для того, чтобы этот мир продолжал существовать, — это сила Бога. Именно Бог, уверяет Газали, «разрушает, а потом вновь создает мир в каждый момент времени». И если бы не Его действия по поддержанию Его Вселенной, она тотчас бы обрушилась в небытие. У Божественной силы есть аналог в обычной жизни. Это та самая сила, которую мы прилагаем, когда сами совершаем действие над миром, чтобы осуществить свое будущее. Мы видим, слышим, замечаем, запоминаем, наши органы чувств воспринимают, и тогда мы незамедлительно переходим к действиям. То, что мы совершаем, меняет облик мира, преобразуя его структуру и переводя материальные объекты, которые на самом деле всего лишь слуги наших мыслей, в новые, неожиданные и необычные формы. У науки такой силы быть не может. Ибо сила в природе не происходит из какой-либо материальной причины. А не происходит она из материальных причин, поскольку материальных причин нет. Не существует посредника в связи между силой и действием. И дальше анализ вести нельзя. Таково положение вещей. «Смысл мира, — заметил как-то величайший логик XX века Курт Гёдель, — это разделение желания (того, что желаемо, и соответственно является субъектом силы) и факта (того, что существует в объективном мире)» [95].