Годунов. Кровавый путь к трону - Александр Бубенников

Всевластный и осторожный Борис Федорович, получив знаковый царский титул «правителя», не забывал о своих сильных противниках из соперничавших с «первой партией Годуновых» вторых и третьих партий Шуйских и Романовых. Когда-то он ловко отправил в далекую ссылку двух братьев загубленного им князя Андрея Ивановича Шуйского – Василия Ивановича и Дмитрия Ивановича.

Малорослый, подслеповатый, лысый Василий Иванович (женатый на княгине Елене Михайловне Репниной, родственнице Юрьевых-Захарьиных-Романовых), отличившийся с розыском в Угличе, признав своего рода самоубийство Дмитрияцаревича, доказав лояльность Годунову, был введен в боярскую Думу. Потом, со всем пылом прислуживая Годунову, восхищаясь деяниями «великого правителя», наведя союзнические мосты партии Годуновых с партией Романовых через свою супругу Елену, Василий Шуйский был отправлен воеводой в Новгород Великий под начало наместнику Дмитрию Годунову, продолжая «великое годуновское дело» в далеких землях государства.

Годунов, зная нетвердый холопий характер бояр, братьев Шуйских, их постоянную, «вечную» готовность поменять вчерашнюю опалу на угодливую службу своему обидчику, вернул в Москву и своего свояка, князя Дмитрия Ивановича Шуйского, женатого на сестре жены Годунова Екатерине. Дмитрий Шуйский также был введен Годуновым в боярскую Думу, но просил жену, амбициозную Екатерину Григорьевну, через ее сестру Марию Григорьевну получить повышение у Годунова по службе, по примеру брата Василия, теплое место воеводы или наместника с соответствующим кормлением.

Конечно, догадывался Годунов, что правит он клубком шипящих друг на друга ядовитых змей из боярских партий Шуйских и Романовых, которые после смерти народного любимца, боярина Никиты Романовича, считали себя обиженными, несправедливо отодвинутыми от царского престола Федора Блаженного (племянника Никиты Романовича, сестра которого царица Анастасия Романова была первой женой Ивана Грозного). Только не знал, когда и кто ужалит его первым, змеи из партии Шуйских (потомственных Рюриковичей) или змеи из партии Романовых (породнившихся с родом московских Рюриковичей через брак царицы Анастасии с Иваном Грозным), обвинив худородного опричника-боярина в забывчивости крестного целования царю Блаженному.

Нужен был пока Годунову здоровым и невредимым на троне царь Федор Блаженный, после потери Феодосии снова бездетный. Только Годунов на основе доносов и анализа московских слухов начал осознавать, что снова кто-то мутит воду против него. Были нелепые слухи, что Годунов тайными ядами через своих угодливых заморских лекарей отравил крохотку Феодосию и «откупился» от своего страшного преступления даром огромного «боярского» колокола в Сергиеву лавру. Еще страшней и нелепей были слухи, что Годунов подменил рождение сына-царевича Федора Блаженного на неродовитую дочку. Эта дочка с именем Феодосия быстро умерла, а царевича Годунов снова спрятал за семью замками, чтобы потом предъявить и остаться регентом-правителем, каким он был при юродивом царе Федоре Блаженном…

Годунов видел, что, даже делая добро, раздавая людям милостыню, делая подарки знатным придворным, чтобы им понравиться, народ возбудить на добрый отклик и чувства благодарные невозможно, он все равно сталкивался с черной неблагодарностью, завистью, оговором, рождением черных, оскорбляющих человеческое достоинство слухов.

«Ну, какой я отравитель Феодосии, светлейшей долгожданной дочки обожаемой сестры Ирины? Все возможное и невозможное сделал, чтобы та родила, – а на тебе, новый безумный слух: Годунов – отравитель! Словно все с ума сошли со своими безумными обвинениями в отравлении племянницы… В знак ласки и доброты послал бочку редкого дорогого испанского вина смешному царю, двинутому ради смеха на трон Иваном Грозным для испытания бояр, Симеону Бекбулатовичу, – а тот, пожелав здравия правителю, осушил кубок и якобы ослеп… Кто виноват в его слепоте? Конечно, отравитель Годунов, подмешавший яд в драгоценное испанское вино… Или мысль возложить нынче при болезни или смерти Федора Блаженного венец Мономахов на голову старого татарина, до крещения хана Саин-Булата, не всем в Москве и далеких русских землях кажется смешной и нелепой?»

Умный и хитрый Годунов не просто догадывался, но твердо и достоверно знал: смута с престольными играми начинается в людских головах, когда бунтошные игры на престолах кто-то подогревает боярскими деньгами противоборствующих партий, заграничных заговоров и поветрий против московских государей и правителей. Какие-то черные силы раскачивают лодку государственную, стремясь ее утопить, рядом ли с престолом-причалом, далече ли от причала, от Москвы-матушки… Без тайных боярских ли, заграничных ли денег, подкупов ли, подстрекательств ли такого ужаса преддверия смуты и опасности государства не бывает, ибо не все хотят возвышения, взлета Руси Московской, возвышения-взлета первого правителя государства Годунова… Насколько взлет Русского царства связан со взлетом первого правителя в ее истории Годунова? На все 100 процентов, считала партия Годунова… Но так не считали в других противоборствующих партиях и вражеских заграничных кругах – это тоже знал Борис Федорович, беседуя с сестрами Марией и Екатериной, пришедшей просить свояка за боярина Дмитрия Ивановича – пособить тому и продвинуть того по государевой службе…

Знал Годунов, что воин и воевода младший князь Шуйский – никакой, поручал когда-то Дмитрию с братом Александром организовать оборону у Коломенского в Большом полку, которым сам командовал вместе с воеводой Федором Мстиславским. Амбиций, гонора у Дмитрия Шуйского немерено, да хватки воинской, полководческих талантов великих или средних – никаких.

«Только как иносказательно поведать свояченице Екатерине об ничтожности талантов воеводы ее мужа Дмитрия, чтобы не обидеть ту любительницу ядов и пыток по примеру своего батюшки Малюты Скуратова?» – подумал мрачно Годунов, обводя тяжелым взглядом усталого от государственных трудов правителя лица жены Марии и ее сестры Екатерины:

– Вот какая странная история со мной в Думе приключилась, дорогие моему сердцу сестры, – начал он многозначительно, усмехаясь и немного светлея мрачным, поначалу нахмуренным лицом. – Вздумалось мне неожиданно для думцев назвать возводимые вокруг Смоленска стены «ожерельем Русского царства».

– Красиво, ничего не попишешь, – угодливо произнесла Екатерина.

– Не без этого, – согласилась Мария, пока еще не догадываясь, куда ведет свои рассуждения умный муж.

– Я боярам говорю, что царю такое образное сравнение стен с ожерельем понравилось… А тут встает со своим лихим возражением князь Трубецкой, весело и чересчур нагло смотрит мне в глаза и говорит: «А царь нам не указ».

– Как не указ! – ужаснулась Мария.

А Екатерина только хохотнула в ответ на испуг сестры:

– Правильно, не указ… Мало ли что понравилось царю образное выражение… Чего восхищаться словами, если в сути определения есть неточность, с которой надо согласиться…

– Продолжай, Екатерина! – Годунов посмотрел выразительно сначала на сестру жены, а потом и на испуганную жену. – Что ты имела в виду, оговаривая восхищение Федора Ивановича?

– А то, что ожерелье – вроде бы красиво, но его легко порвать, и все камни, нанизанные на вервь, легко уронить, потерять… А еще в это ожерелье можно зелье ядовитое плеснуть – и камни драгоценные поникнут, раскрошатся… И цена этого никчемного отравленного ожерелья гроша ломаного не будет стоить…