Поцелуй у ног богини - Александра Нарин

жил в комнате на Патил Гали. Но Саураб привык играть в автоматы, он бросал в них все рупии, – она расчертила рукой воздух будто в печальном танце. – Он работал продавцом в лавке у хозяина и проиграл даже деньги из кассы. Вот моя судьба. Только молчи! Знаешь, когда пьёшь молоко под пальмой, люди скажут, что это пальмовое вино.

Джаянти, чтоб утихомирить пульс, запела:

– Джая, джай на, джай на, о ре пиарэ, я не могу жить, я не могу жить без тебя, любовь.

Из-за шиферной стенки песню подхватил голос одной из соседок, Минакши:

– Пиарэ.

От голоса Минакши Джаянти вздрогнула и стала цвета оливки. Скоро со стороны пустыря из улиц пришёл Амир. Он вытер пот со лба полотенцем и с радостной улыбкой сказал:

– Эта жара напекает мне задницу. Я должен был родиться в другой стране.

Стены лачуг

Она задёргивает сетку от москитов,

Ложится спать, а чёрные руки мужа

Шарят по ней, как змеи и лягушки,

«Мне больно, отпусти!»

МАЛИКА СЕНГУПТА, «ЧЁРНЫЕ РУКИ ЕЁ МУЖА»

Лачуги сотрясались как от подземных толчков. Можно было заметить рябь по линии домов на стороне, где жили Мария и Амир. Другая сторона деревушки притворилась мёртвой.

Шиферная стенка дома Марии и Амира принимала тяжёлые удары. Плоть должна была разломить хрупкий материал, вывалиться к ним на пол, но домик держался словно дряхлый солдат на последнем рубеже.

В раскрытой двери виднелось жёлтое небо – нежное и зыбкое полотно, долина дрожащих воздушных песчинок.

Всхлипы, выдохи, клокотание из хижины Джаянти входили в узкое жилище рваным потоком. Стенка хрустнула, почти надламываясь, рискуя обрушить крышу. Мария вцепилась в руку Амира:

– Иди, останови его. Пожалуйста.

– Мы ничего не можем сделать, это их семья, мы и так чужие здесь. Это очень консервативная территория, – ответил Амир, его грустные янтарные глаза смотрели через проём двери на небо вечера, – ты видишь, никто не выходит, такие правила здесь.

– Да у тебя все места консервативные, – Мария выдернула руку из пальцев Амира. – Я с ума сойду, больше не могу, я пошла.

Она постучала в стену и сказала, как научилась здесь:

– Чача, дядя, мне нужна соль.

За стеной наступила тишина, смазанная голубиным клокотанием. Мария вышла из щели своей лачуги и нырнула в соседнюю. На полу валялась тёмная груда в грязном сари. Нарядном сари, изорванном и блестящем, расшитым разноцветными нитками и бусинками по краям. Мария рванулась к Джаянти, но Саураб рукой преградил ей путь:

– Мадам, идите к мужу.

Он жестом попросил протянуть руку, Мария машинально протянула ладонь, не отрывая глаз от груды на полу. Саураб насыпал в ладонь соль и махнул на дверь. Она вышла, сжимая кристаллики соли в потной руке.

Жалкую полосу суши между пустырём и заливом Малед-крик залило мутной кровью молодой ночи. Солнце рухнуло, не ожидая больше ни минуты.

Сгустки

Свадебный красный становится кровоподтёком

На жёлто-коричневых следах, живых,

Но ставших приглушёнными

На тихой ожидающей коже.

МИНА КАНДАСАМИ, «МОЙ ЛЮБОВНИК ГОВОРИТ О НАСИЛИИ»

Голые детёныши с чёрными верёвочками на поясах побежали с пляжа в домики. На краю деревни журчал телевизор, попивая ворованное электричество из перемотанного изолентой проводка. В конце улочки Мария увидела фигурку Аби, дочки Джаянти, и тень бородатого рыбака. Она теперь поняла, что это его девочка. Она тоже вернулась с берега, где собирала жестянки, а потом играла засохшими цветами выброшенных гирлянд в семью.

Мария вышла к ней, обняла плечи, раскрытые в болтающемся платье, которое было ей велико. В памяти Марии разорвалось воспоминание о просторной постели, белье с запахом стирального порошка, детях, которые приходили возиться в ароматный хлопковый рай и засыпали в нём, пинаясь по ней и друг другу во сне.

– Пойдём спать, маленькая, – сказала Мария девочке, та послушно, как дрессированный щенок, пошла. Рыбак стоял неподвижно, потом растворился в темноте.

Мария подняла девочку на верхние нары, укрыла простынкой.

– Поспи, маленькая, поспи, – ласково говорила Мария. Девочка дрожала от страха и почему-то старалась улыбаться.

Удары не утихали, но в них убавилась ярость. Словно уставший боксёр под конец тренировки Саураб монотонно выполнял упражнения.

– Я ненавижу тебя, – сказала она Амиру впервые. Он не понял, потому что сказала она это на своём языке и потом перешла на плохой английский: – Надо идти в полицию. Она же умрёт. Вы все сидите, как будто не знаете эту женщину. Я сама пойду в участок.

– О чём ты говоришь? Твоя виза просрочена, тебя оштрафуют или посадят в тюрьму, я не знаю, – он говорил очень тихо, спокойно и печально.

– Господи, да он убьёт её сейчас, – так же тихо ответила Мария. Слова потеряли всякий смысл, они струились и исчезали как дыхание. Амир встал и пошёл за стенку. В каждой лачуге соседи слушали, как Амир сказал:

– Дядя. Доброй ночи. Простите. Пойдёмте, посидим на берегу, у меня есть биди[27]. Пойдёмте, надо отдохнуть, отвлечься.

Саураб устал. Он последовал за Амиром, и когда их силуэты слились с ночью, из всех лачуг выскочили женщины. Шесть женщин втеснились в хижину Саураба, а другие остались у двери, как сгустки тьмы. По шиферным стенам бегали слабые лучи фонариков на батарейках. Люди увидели, что лицо Джаянти стало сплошным отёком, её открытый мягкий живот и спина превратились в фиолетовые и синие карты страшной местности. Лучики заметались по стенам. Женщины принялись укладывать Джаянти на подстилку на возвышении из досок.

– Мы должны отнести её в госпиталь, – сказала Мария.

– Нам не нужны проблемы, – зашипели женщины коли. – Без того в любую минуту нагрянут экскаваторы, чтобы снести здесь всё.

– Но ей надо в больницу, – сказала Мария, и голос прозвучал изломанно.

Женщины коли недобро усмехнулись:

– Кто же зовёт кошку, чтобы уладить спор двух птиц?

– Пока о нас не помнят, мы не напоминаем.

– Никакой беды в этом нет, обычная склока между мужем и женой.

– Если придёт полиция, всему конец, я только сумела устроить сына в школу.

– Она поправится, мы напишем её брату.

– У голосов бедных нет эха.

– Кроме торговли рыбой, мы не имеем дел в городе.

Джаянти была перекошена. Смотрел только один глаз, белый-белый с красноватым зрачком. Она глянула им на Марию. Рот её был кривым, этим искривлённым ртом она произнесла булькающие хриплые звуки:

– Зачем ты ему сказала?

Муссон