Набор фамильной жести - Ирина Алпатова

Ну что же, по крайней мере, теперь ей ни разу не пришлось разговаривать с Ленским по телефону. Было ясно, что сестра доверила ему самое святое – номер мобильника. Вот и прекрасно, в перспективе оставалось еще пережить ледниковый период, когда во второй раз (!) брошенный Ленский будет названивать по городскому телефону и выяснять, почему с ним не хотят разговаривать. Вот тогда Паше придется отвечать ему вежливым голосом: простите, ее нет. Мария очень, очень занята.

Но дальше произошло уж совсем невозможное – Ленский появился в их доме!

Маман, случалось, выговаривала Мане, что та никого ей «не представляет». Паша скоро стала подозревать, что именно эта процедура представления и отпугивает сестру. Еще бы, императрица – и претендент на руку ее дочери, такую сцену было непросто выдержать даже непробиваемой Машке. А тут еще Ленский, хотя бы и в смокинге. Но вот именно он взял и появился.

А все потому, что Машка заболела. Конечно, и речи не могло идти о том, чтобы она болела где-то на стороне, ей требовалась сиделка. Нет, слава богу, Маня не лежала на смертном одре, и температура у нее продержалась только два дня, но теперь Машка кашляла, и у нее, что самое страшное, пропал голос. Маман ломала руки и спрашивала непонятно у кого: «Ну за что мне это?! За что?! Мало я настрадалась?» В конце концов Маня при виде матери стала резко зеленеть и сверкать на нее чуть запавшими глазами. Неизвестно, чем бы это закончилось, если бы не вмешательство Татьяны.

– Марина Андревна, вы к ней не подходите. Даже близко ни-ни… Еще, не ровен час, и сами чем заразитесь. И Марыя пусть поуспокоится, силы для другого побережет.

Маман ломать руки перестала и в бывшую детскую, превратившуюся в персональную Манину больничную палату, больше не приходила.

О Паше Татьяна тоже позаботилась. Она притащила откуда-то продавленную раскладушку, которая прекрасно умещалась на кухне. Паша эту заботу оценила вполне. Маню и в лучшие дни раздражало их вынужденное тесное соседство, а теперь она была готова рвать и метать по поводу и без.

– Тут все поспокойней будет, – сказала Татьяна и была абсолютно права. Почему-то Паше на этой нелепой раскладушке спалось куда крепче, чем на постели.

Маня сиплым голосом командовала: принеси, унеси, и сердилась, если что-то делалось слишком медленно. Когда она была в хорошем расположении духа, то выходила в «люди» – в гостиную. Это самое хорошее настроение выражалось в том, что Маня садилась в угол дивана и, как маман, покачивая тапочкой, время от времени делала язвительные замечания вроде:

– Паша, вы топаете, как ломовая лошадь. У меня от этого грохота просто разламывается голова.

Татьяна, которой адресовался этот выпад, шлепая пятками, молча удалялась на кухню и плотно прикрывала дверь. Было ясно, что больше она оттуда и носа не высунет. Тогда настоящей Паше приходилось отдуваться в одиночку. Ну что взять с нездорового человека? Больше того, с артистки, лишившейся голоса?

И вот в один из таких дней, когда Маня, заняв место в гостиной на диване, воинственно покачивала тапкой, в прихожей прозвенел звонок, и Татьяна громогласно объявила:

– К вам пришли!

Непонятно было, к кому именно «к вам», и Паша вышла посмотреть. И обомлела. У дверей стоял Ленский с букетом роз, и даже снег еще не успел растаять на его волосах. «И снежной пылью серебрится…» Это не у него, это у другого воротник серебрился, и вообще Ленский был совершенно из другой оперы. А между тем псевдо-Ленский уже разделся сам, хотя Татьяна топталась рядом и зачем-то пыталась изобразить из себя мажордома, и повернулся на голос маман, вопрошавший: «Татьяна, кто там?»

Паша так и не вспомнила, поздоровалась она или нет, и предусмотрительно нырнула во временно свободную детскую. Если маман решит устроить незваному гостю разнос, то Паша при этой сцене присутствовать не желает. Она растерянно огляделась, не представляя, чем бы себя занять.

А их с сестрой комната… За последнюю неделю она стала совершенно чужой, то есть только Машкиной, будто никакой Прасковьи Николаевны тут никогда не бывало. Даже карты не стене, и те казались почти незнакомыми. Паша присела за письменный стол, заваленный нотами, рассыпанной косметикой, журналами… о, вон даже колготки лежат. Пожалуй, Машка действительно настоящая творческая личность, звезда. Она не в состоянии обращать внимание на бытовые мелочи, ей нужна личная прислуга. Но раз таковой не имеется, Паша вздохнула и начала было прибираться, но мало что успела, потому что дверь без стука распахнулась, и на пороге возникла Машка, за плечом которой возвышался Ленский.

– Паша, ты пока свободна, – слабым голосом сказала Маня и царственно ступила в комнату.

Вот свинья! «Ты свободна…» Можно подумать, что Паша ей не сестра, а эта самая личная прислуга и есть. Она выскочила из детской, едва не сбив с ног Ленского, еще того не лучше. Фу ты, черт, а дурацкие колготки она со стола убрать не успела, вдруг незваный гость их увидит и подумает… У Машки как минимум жар, если она надумала волочь визитера в их неприбранную комнату. Уж лучше в гостиной, в присутствии маман… Да какая ей разница, что он подумает, рассердилась Паша теперь уже на себя.

– Прасковья! – ну вот, еще и это. Паша нехотя побрела в гостиную. Теперь на Машкином, то есть на своем, месте восседала маман. – Кто этот господин?

Паша никак не ожидала такого вопроса, да еще и того, что мама назовет Ленского господином, и пояснила растерянно:

– Это Ленский, тот самый…

– Знаю, что Ленский, он представился. Но что значит «тот самый»? – Маман достала из пачки длинную сигарету, а Паша поспешно поднесла зажигалку. – Почему я ничего не знаю? Все всё знают, а я нет. Я здесь что, пустое место?

– Маман, – Паша молитвенно сложила руки, – ты его знаешь, просто забыла.

– Я? Забыла?! Ты намекаешь, что у меня начинается старческий склероз? Я этого человека вижу первый раз в жизни. – Ну вот, туфля со стуком упала на пол.

– Да нет же, помнишь, он приходил к нам один раз, а ты… – Паша никак не могла подобрать правильного слова, но чувствовала, что говорить матери «ты его выгнала» не стоит. И потом, сама Паша тогда как бы отсутствовала, а мало ли что она могла себе напридумывать.

– Так, все, хватит. – Судя по тону маман, она и сама что-то припомнила. Теперь Паша чувствовала себя негодяйкой. – Скажи Татьяне, пусть быстро организует нам чай, кофе, ну и что-нибудь… – Маман махнула холеной рукой, и Паша с облегчением кинулась на кухню. Проносясь мимо детской, она покосилась на закрытую дверь: что они там делают?

Ей надо было сбежать, вот что. То есть сделать то, что она делает всегда в подобных случаях. Но в этот раз промедлила, и теперь получит удовольствие по полной программе.

– Сиди уж, я сама, а то сейчас разобьешь чего-нибудь, – велела Татьяна и отобрала у Паши чайник. Да, Паша, пожалуй, и в самом деле слишком уж суетилась и гремела посудой, потому что боялась услышать какие-нибудь «звуки страсти». Совсем с ума сошла.