Братья - Барт Муйарт

Без нескольких минут семь, до того как в комнате у родителей прозвонил будильник, мы встали и тихо-тихо один за другим спустились по лестнице. Столпились в комнатушке размером два на два между кухней и дверью в подвал.

Мой брат велел нам вести себя еще тише.

– Главное – его не разбудить, – прошептал он.

Его – то есть папу. Мы все сразу смолкли. Плотно сжали губы и поняли, что еще немного – и мы покроемся холодным потом.

Брат осторожно открыл дверь. Первым делом убедился, что за ней никого нет. Потом обернулся и кивнул нам с серьезным видом. Спросил, чуем ли мы дыхание зверя, ощущаем ли его холод.

– Да, – ответили мы, потому что, разумеется, ощутили поток холодного воздуха и запах то ли дымка, то ли газа. От подвального воздуха наши мысли посерели, словно мозг перестал соображать.

– Осторожно на лестнице! – сказал брат.

Он первым шагнул в зияющую тьму подвала, и мы последовали за ним, нащупывая ногами ступеньки. Мы держали друг друга за пижамные куртки и пижамные брюки. От стены шел холод, с другой стороны – пусто, там даже перил не было.

Нашим глазам понадобилось какое-то время, чтобы привыкнуть к темноте. Но и после этого мы почти ничего не увидели. Мы растерялись. До нас доносился запах домашнего варенья и компота из груш. И запах от полки с папиными старыми бумагами. Мы улавливали запах самого дальнего угла, где стоял тяжелый стол, накрытый пластиком. В этом углу было столько пыли, что у нас зачесалось в носу. Там сильнее всего пахло сладким и кислым. Под столом нам и предстояло спрятаться. Это самое безопасное место в подвале.

– Все, прекратили! – сказал мой брат, когда мы все уже сидели под столом.

Мы не знали, что именно он имеет в виду, поэтому прекратили делать все, что делали до этого. Чесаться, дрожать, дышать, бояться.

Брат сказал, что все вместе мы – сила, и услышать это было приятно. Ни один из нас поодиночке не чувствовал себя героем, но под столом мы все будто срослись друг с другом, сидели как один большой брат и, затаив дыхание, всматривались в темноту.

Мы услышали звон будильника у родителей в комнате и папины шаги. Мы знали, что одновременно с папой от будильника проснулся и страшный зверь в подвале. Он, как и мы, слышал, как папа обошел кровать и поднял штору. Сейчас папа наденет тапочки, и шлепанье босых ног по линолеуму превратится в тихое шарканье – едва уловимое, если не вслушиваться специально. И дальше будет только скрип ступенек на лестнице.

Мы все сжались и боялись дышать.

– Внимание! – шепнул брат.

Мы кивнули. Все смотрели вверх. Папино шарканье доносилось с лестничной площадки, прямо над нашей головой. Первые пять ступенек вниз, поворот, потом спуск по длинной части лестницы.

– Чур, не пугаться! – прошептал брат.

Мы замотали головами и попытались сосчитать папины шаги, сколько раз ему осталось ступить до двери гостиной. С бьющимся сердцем мы ждали. Секунда – и скрипнут петли и лязгнет движок пускателя: это будет тот самый щелчок, который мы слышали каждое утро в холодную погоду, когда папа выставлял термостат на двадцать один градус.

– Сейчас… – сказал брат.

Мы напряглись каждой мышцей. И вот в темноте подвала страшный зверь взвился с оглушительным лаем, потом бабахнуло, точно взорвалась пороховая бочка, единственный прямоугольный глаз зверя зажегся оранжевым пламенем, и весь подвал задрожал и затрясся. Нам казалось, что наступил конец света. Мы таращили глаза, боясь до смерти, что зверь бросится на нас, но он остался на месте, чтобы обогревать наш дом.

Мы радостно улыбнулись друг другу, мои братья и я. Наши лица зарумянились от огня в котле. Мы все знали, что нам сначала было здорово страшно, потом весело, а теперь хотелось хорошенько позавтракать.

Однажды родители нам объявили, что к нам приедет жить девочка. Папа сказал, что ее зовут Франсуаза. Мы сначала не поверили, что это ее имя. Мой брат подумал, что папа назвал ее так для ясности, ведь она умеет говорить только по-французски. Другой брат сказал: это чтобы у нее не было ностальгии, ведь ей придется две недели разговаривать с нами на нашем родном фламандском языке, а если она вдруг заскучает по своему французскому дому, то утешится французским именем.

Когда мама, папа и мы с братьями открыли ей дверь, она казалась немного растерянной. Стояла у нашего порога так, будто ее кто-то туда поставил, а потом быстренько убежал. Сразу же тихонько сказала, кто она такая:

– Франсуаза.

Значит, все-таки правда, подумали мы все и ответили, как нам велел папа:

– Добро пожаловать, Франсуаза.

Прозвучало это так, будто мы уже начали учить ее фламандскому языку, потому что мы попытались изобразить, что это значит, когда человеку говорят «добро пожаловать». Мой брат слегка наклонил голову набок и улыбнулся, другой брат захлопал в ладоши, остальные братья вытягивали руки в сторону гостиной, куда через открытую входную дверь уже пробрался холод.

Мама оказалась самой гостеприимной из всех. Затащила Франсуазу в переднюю и стала ее распаковывать, как подарок. Снимая с нее шапку, шарф, рукавицы и пальто, мама называла ей все наши имена, которые Франсуаза, разумеется, не могла запомнить.

Когда Франсуаза, уже распакованная, вошла в гостиную, мы все на несколько секунд притихли. Мы решили, что у нее очень много общего с нашей печкой. На ней были синие вязаные рейтузы, платье из толстой шерстяной ткани красного цвета, а на волосах – полоска с деревянными бусинами, наверное, тоже шерстяная, связанная крючком. Это была самая теплая девочка, какую мы видели в своей жизни.

– Франсуаза, – сказал папа и потер пальцем глаз.

Подошел к маме, обнял ее за плечи и сказал, как зовут маму. Потом снова потер глаз и взял за плечо старшего брата. Франсуаза кивнула, услышав его имя, но я видел, что она ничего не запоминает. Братья этого не видели. Они слишком старались ей понравиться. Когда папа называл имя, каждый выгибал грудь колесом и, если бы умел, обязательно засветился бы.

Франсуаза смотрела то на одного, то на другого, потом огляделась вокруг. Я сразу понял, что она подыскивает, что сказать. Наконец придумала.

– Bon, bon![7] – сказала она.

В общем, бонбон. Братья очень разволновались, подвели ее к нашей рождественской елке, на которой висели конфеты, и стали называть для Франсуазы по-фламадски все елочные игрушки, шары, и гирлянды, и шпиль наверху, ведь она хотела выучить наш язык. Они говорили подряд все слова, которые им вдруг показались важными, вроде «высокий», «звезда» и «праздник». Франсуаза ничего не понимала, поэтому я пожал плечами и решил убавить количество слов в комнате. Я нарисовал в воздухе мешок и сложил туда все слова моих братьев, а потом воскликнул просто-напросто: «Ура, елка!» Это же самое я воскликнул на прошлой неделе, когда елку у нас только-только поставили и все онемели от радости. А теперь просто повторил.