Ричард Львиное Сердце: Поющий король - Александр Сегень

— Так вот, эн Ришар, — продолжал король Сицилии. — Я заявляю вам: вы и Филипп-Август весьма отличаетесь друг от друга. Вы — пламя, а он — потухающая головня. Вы любите жизнь, людей, вас обожают, вы влюблены и любимы. Он ничего и никого не любит, он уже всем становится неприятен. И в Святую Землю идти ему не хочется. Он уже понял, что и там от себя не убежишь. Опасайтесь его, ваше величество, он способен сильно навредить вам. А лучше бы вы отправились один отвоевывать Иерусалим.

— Я должен немедленно видеть его и объясниться с ним, — произнес Ричард.

— Не советую, — возразил Танкред. — Лучше найдите повод для раздельного движения из Мессины в Левант.

В тот день Ричард внял совету сицилийского государя, но на следующее же утро не выдержал и лично отправился во французский лагерь, расположенный в одном из предместий Мессины. Войдя в дом, в котором жил Филипп-Август, король Ричард был поражен, увидев в обществе короля Франции сенешаля тамплиеров Жана де Жизора. Ему показалось, что он бредит.

: — Я хотел бы, чтобы нас оставили наедине с королем Франции, — грозно прорычал он, глядя на де Жизора с нескрываемой гадливостью.

— Оставьте нас все, — махнул рукой Филипп-Август.

Когда два короля остались наедине друг с другом, Ричард извлек из-за пояса письмо, подаренное ему Танкредом, и протянул его Филиппу-Августу:

— Что это, Филу? Изволь объясниться, друг мой!

Филипп изобразил на лице своем недоумение, развернул письмо, медленно и внимательно прочел его, затем, посмотрев прямо в глаза Ричарду, заявил:

— Подделка.

— Подделка? — удивился Ричард.

— Разумеется. Неужели ты не понимаешь, Уино, что Танкреду страсть как хочется рассорить нас с тобою? Ну и глуп же ты, твое величество! Только что мы говорили об этом с сенешалем Жаном, и сей мудрый тамплиер поведал мне, какой лютой ненавистью по отношению к нам переполнено сердце короля Сицилии. Он жаждет мщения.

— Как ты можешь якшаться с этим проходимцем де Жизором! — возмутился Ричард, путаясь мыслями. Может быть, Танкред и впрямь решился на такую низость — подделать письмо?

— Он не проходимец, — отвечал Филипп-Август.

— Ты забыл, как мы повалили его дьявольский вяз? Забыл?

— Почему дьявольский? — пожал плечами Филипп-Август.

— Потому что где еще ты видел такие исполинские вязы?

— Это еще ничего не значит.

— Значит, Филу, значит. Так ты твердо заявляешь, что это письмо написано Танкредом самому себе?

— Может быть, не сам Танкред его писал. Разумеется, не сам. Но сочинил сию эпистолу кто-то по указке короля Сицилии.

— А почерк? — спросил Ричард, желая верить своему старому другу, но имея для этой веры слишком мало оснований.

— Почерк? — усмехнулся Филипп-Август. — Да мало ли вокруг умельцев подделывать почерки? И не то подделывают! Сенешаль Жан рассказывал мне о людях, наделенных даром не только изобразить на пергаменте любые письмена, но даже придумать содержание манускрипта, да так, что любой знаток скажет: «Да, это было сочинено и написано в таком-то веке таким-то и таким-то человеком». Немудрено, если в ближайшее время обнаружится какое-нибудь новое Евангелие, состряпанное такими искусниками.

— В таком случае вот тебе мое умозаключение, — строгим голосом заявил Ричард. — Письмо Танкреду, якобы от тебя, сочинил не кто иной, как этот пакостный Жан де Жизор. И надеюсь, в скором времени тому найдутся доказательства.

— Возможно, возможно… — вздохнул Филипп-Август, хмурясь. — Хорошо бы еще было, если б ты, мой дорогой Уино, нашел четкие доказательства того, что моя сестра Алиса утратила невинность и не способна претендовать на брак с тобою.

— Ты опять, Филу? — возмутился Ричард.

— Опять, дружочек, опять! Ты думаешь, я не чувствую себя оскорбленным, когда ты, отвергнув мою сестру, предлагаешь руку и сердце первой попавшейся смазливой принцесске?

— Я бы попросил не называть Беранжеру первой попавшейся! — вскипел король Англии. — И чего же ты добиваешься? Чтобы я приказал привезти сюда Алису для освидетельствования? Перестань, Филу, прошу тебя! Не морочь голову ни мне, ни себе.

На том и закончился этот разговор, а вскоре, в первых числах ноября, в Мессину наконец-то прибыли вдовствующая королева Англии Элеонора и невеста короля Англии — принцесса Беренгария Наваррская.

Узнав о том, что мать и невеста переправились через пролив и приближаются к Мессине, Ричард, облаченный в парадные одежды, выехал их встречать в окружении своих самых приближенных рыцарей, оруженосцев и летописцев. Сердце его отчаянно колотилось. Он истосковался по Беренгарии, и ему не терпелось поскорее увидеть ее.

Но не меньше он трепетал от предвкушения встречи с матерью. Он так давно не виделся с нею и лишь теперь понимал, сколь сильно соскучился по ней и как сильно любит ее. В его памяти всплывали многие другие их встречи после долгой разлуки, и из глубин сердца поднимался теплый ручеек. Он услышал ее полный обожания голос, ласковые слова: «Спой, мой рыжий жавороночек». Вспомнилось далекое беспечное тулузское утро, византийское зеркало в очень красивом обрамлении из красного дерева, обработанного искуснейшим резчиком, — слева змий льстиво предлагает Еве яблоко, справа Адам задумчиво опирается на дубину, хотя грех явно еще не совершен, и зачем ему понадобилось орудие, непонятно. Сверху, — Господь Бог Саваоф в виде красивого и весьма мужественного старца взирает на созданный Им мир, зачем-то подняв вверх десницу. Под Ним два ангела летят навстречу друг другу, один с трубой, другой с фонарем. Внизу стоит Смерть с косой и, приложив костлявую длань козырьком ко лбу, выглядывает себе первую жертву — первородный грех еще только ожидается, и острие косы не успело окраситься кровью. А посреди всего этого — лицо юного Ришара, отраженное в зеркале. Ришар только что вошел в спальню матери и теперь смотрится в зеркало среди намечающегося грехопадения Адама и Евы. Вот он взял со столика листок пергамента, на котором переписано новое сочинение Бертрана де Борна, и, прочтя первые строки, бросил листок обратно на стол. Произнес тоном скучающего знатока:

— Не лучшее, что он сочинил.

— Да? Ты так считаешь? — взволнованно говорит мать. — Отчего же, солнце мое?

— Мне не нравится, что он пишет, будто из-за немилости со стороны возлюбленной ему не радостна даже Пасха в цвету. Я бы все же воздерживался от таких дерзостей. Стихи стихами, а святые чувства христиан надо беречь.

— Что за брюзжание, Ришар! Брюзжишь, как какой-нибудь патер, влюбившийся в прихожан очку. Ты не в духе? Как твой роман с прелестной Ауиной?

— Она глупа как пробка и надоела мне до колик под ребрами. Правду говорят, что Бертрана бросила милашка Мауэт?

— Еще бы, ведь она застала его с Гвискардой в самый любопытный миг, когда они только что принялись нарушать мезуру[45]. Все же Бертран мил. Этакий большой ребенок.