Оружейник. Винтовки для Петра Первого - Константин Радов

Царь Петр не был сторонником единства кассы: он предпочитал привязывать расходы казны к доходным статьям напрямую. Для оружейных работ мне отписали доходы с нескольких подмосковных волостей, – только не надо думать, что до моего появления деньги лежали втуне. Разумеется, были другие надобности, на которые они тратились, были люди, их тратившие и себя не обижавшие, – и всё это извольте разрушить только из-за того, что царю понравились сладкие речи какого-то иноземца! Честные попытки «иноземца» разобраться в денежных делах натыкались на непреодолимую оборону подьячих в съезжей избе. Денег и так было мало – гораздо меньше, чем требовалось по моим расчетам, – так и эти крохи непонятными путями исчезали бесследно. Отчаявшись развязать тугой, без единого кончика, клубок хитросплетений, я почел за лучшее разрубить сей гордиев узел – если не мечом воина, то топором палача. Князь-кесарь по моему представлению назначил розыск, приказным пришлось давать отчеты на дыбе и под кнутом. Деньги чудесным образом появились – после этого я уже не выпускал их из своего внимания.

Найти оружейных мастеров тоже помог Ромодановский. В России, даже имея неограниченные средства, невозможно просто нанять работников: они себе не хозяева. Надо договариваться с их господином. По приказанию князя-кесаря обрусевшему голландцу Андрею Андреевичу Виниусу, владельцу завода в Туле, пришлось поделиться оружейниками. Ей-богу, жаль было грабить старика, и без того попавшего прошлый год в опалу и пострадавшего под кнутом за нерасторопность в снабжении армии и хищения (совершенно незначительные, сравнительно с суммами, проходившими через его руки). У него даже губы дрожали от обиды, что приходится отдавать какому-то мальчишке заботливо выученных людей, – но ослушаться не посмел. Мастеров, правда, я посчитал нужным спросить и взял с собой под Москву, в Преображенское, только тех, кто сам пожелал. Среди бесчисленных служебных построек на задворках деревянного царского дворца князь Федор Юрьевич нашел место для небольшой мастерской, выставив вон кого-то не столь нужного.

По сути, я состоял в прямом подчинении князя, хотя встречался с ним не часто – для отчета о ходе работ да иногда при возникновении непреодолимых без его вмешательства препятствий. Не могу вспомнить почти ни одного противоречия между мной и Ромодановским. Умение различать людей – кого надо заставлять и подгонять, а кого скорее сдерживать, как слишком горячего коня, так и норовящего сорваться вскачь, – нужно всякому, кто претендует командовать хотя бы ротой. А князю-кесарю царь поручал всю Москву, уезжая за границу. Опыта и государственной мудрости ему было не занимать. Что же касается жестокости… Личина палача совершенно приросла к нему, особенно со времен стрелецкого бунта. Но был признак, наводящий на подозрения о не до конца умерщвленной совести – тяжкая потребность заливать душу вином. Черта, полностью отсутствовавшая в безупречном Андрее Ивановиче Ушакове.

Урезав мои денежные запросы на оружейные опыты, государь тем более не дал ни копейки на какие-либо новоманерные войска, которые все равно нечем было вооружать. До отбытия в Москву удалось лишь шапочно познакомиться с семеновцами, отныне моими товарищами, и представиться полковнику князю Михаилу Голицыну, а также руководившему всей гвардией преображенскому командиру генерал-майору Джону Чамберсу. Полк догнал меня в столице только через четыре месяца, в декабре – и обнаружилось, что на мое место претендует другой капитан. Вернее, это я занял его место.

Тогда еще не вошла в обычай манера знатных бездельников числиться в полку, не исполняя никаких обязанностей. Если офицер подолгу не появлялся в расположении, это означало либо серьезную болезнь, либо особое поручение царя. Сверхштатных офицеров и унтеров вовсе не было. Отсутствие различия между должностью и чином означало, что капитан – тот, кто командует ротой, и никак иначе. Тут-то и крылся подвох. В августе под Нарвой государь, не имея подходящих вакансий, поставил меня на временно свободную роту, капитан которой, князь Михаил Волконский, находился в отпуске после ранения. Теперь он вышел на службу – и приходилось думать, как разойтись с князем мирно. Конечно, царю ничего не стоило подвинуть, если надо, какого угодно аристократа – но Волконский был своим, старым боевым товарищем, а пришлый венецианец – чужаком. Не стоило с самого начала портить отношения с офицерами.

Воспользовавшись дарованным правом обращаться к государю напрямую, я предложил создать в полку особую роту метких стрелков под моим командованием. Разумеется, прежде требовалось уговорить полковника поддержать сие начинание. Князь Михаил Михайлович Голицын, хотя не присутствовал при нарвских испытаниях, в подробностях знал их результаты, к тому же удалось сыграть на соперничестве между гвардейскими полками: преображенцы имели в составе дополнительный батальон, бомбардирскую и гренадерскую роты, да еще командиром – генерал-майора и кавалера ордена Св. Андрея. Почему бы семеновцам не попробовать в чем-то другом обойти товарищей по оружию?! Такая идея обладала хорошими шансами на успех как по скромности первоначальных затрат, так и по привлекательности для царя, имея целью улучшение боевых качеств одного из любимейших его полков.

После высочайшего одобрения за отсутствием новоманерных ружей были закуплены обыкновенные дульнозарядные штуцеры и устроены стрелковые состязания, по результатам которых я отбирал себе подчиненных. Дело продвигалось плохо: прицельной стрельбе не учили ни в русской, ни в европейских армиях. Это просто не имело смысла с таким неточным оружием, как гладкоствольная фузея. С трехсот шагов, то есть всего лишь с сотни саженей, можно расстрелять весь запас патронов по сомкнутому строю противника и не получить убедительного результата. Тирольские егеря, удивившие некогда французов на альпийской дороге, были всего лишь ополченцами, но не солдатами регулярных войск императора Леопольда. В России, стране необозримых лесов со множеством пушных зверей, могли найтись хорошие стрелки – только не в гвардии, ибо благородными видами охоты считались соколиная или псовая, где ружейная меткость не требуется.

Удручало меня и сплошное невежество (за исключением очень узкого круга, охватывающего даже не всю знать). Гвардия еще ничего, а в армейских полках среди офицеров встречались азбучно неграмотные. Непонятно, как они достигли своего ранга и что стали бы делать, получив, например, секретный письменный приказ. А уж требовать, скажем, составить ландкарту незнакомой местности с помощью компаса и астролябии… Мне хотелось иметь в распоряжении подготовленных намного лучше среднего субалтерн– и унтер-офицеров, а желательно и грамотных солдат, способных действовать по-тирольски, из засад малыми группами. Потребуется, допустим, взять дистанцию до противника – как это сделать, не владея счетом в пределах тысячи?

Ни умелых стрелков, ни готовых грамотеев взять негде – значит, надо их выучить. Понятно, не самому – и так голова пухла от чрезмерного множества забот. Был учрежден (опять благодаря личному содействию государя) особый класс для откомандированных гвардейцев при московской Навигацкой школе – только в России возможна такая школа за семьсот верст от ближайшего моря! По крайней мере, там нашлись два первоклассных профессора математики: Генри Фарварсон и Леонтий Магницкий. Сухарева башня стала моим любимым местом в Москве. На верхнем ее этаже располагалась обсерватория Брюса, где мне тоже случалось бывать, но чаще я приходил к Магницкому, с которым подружился. Леонтий Филиппович был старше меня лет на десять, он никогда не покидал Россию, однако, беседуя, по выбору, на латинском, итальянском или французском языке о науках, мы с ним чувствовали общую свою принадлежность к единому племени, или, скорее, рыцарскому ордену, противостоящему невеждам. Он превосходил меня мастерством учителя и тем, что знал еще греческий язык, я же поразил его воображение рассказом об исчислении бесконечно малых величин по методу Ньютона. Разговоры не были праздными, большей частью вращаясь вокруг обучения моих подопечных. Помимо прочего, мы вместе придумали большое число математических задач на батальные сюжеты, вошедших впоследствии в отдельную учебную книгу для военных школ.