Стена памяти - Энтони Дорр

Когда песня кончается, сидящий за столом старик в синем свитере разражается аплодисментами, хлопает в ладоши перепачканными гипсом руками. Кусочек неба, видимый в окошко Альме, теплеет, окрашивается багрянцем. По нему пролетает реактивный лайнер, оставив след и в какой-то миг пустив Альме в окно единственного золотистого зайчика.

Когда Альма отрывает наконец взгляд от окна, женщина в белом стоит рядом с ней.

– Ладно вам дуться, милочка, – говорит она все тем же напевным тоном. Ее голос теплый и как будто масляный. – Ну давайте попробуем. Вам понравится.

Женщина ставит перед Альмой жестяную кулинарную форму. Альма замечает газету, проложенную между формой и скатертью, замечает в пластиковых мисках у соседей по столу уже раскрашенные шелковые цветы, маленькие деревянные сердечки, снеговиков… Певунья наливает из контейнера в Альмину формочку белый и текучий гипс, остатки выскребает плоской палочкой от мороженого.

Что ж, гипс на вид привлекателен, он манит, он похож на сметану. Одна из обитательниц заведения всю свою порцию гипса размазывает по скатерти. У другой его комки твердеют в волосах. Женщина в белом заводит очередную песню. А может быть, она повторяет ту же песню сызнова, насчет этого у Альмы уверенности нет.

– Ndikunqwenelela amandla noxolo / Kuzo inzingo zalomhlaba, – поет она. – Amandla noxolo, uxolo kuwe[3]{41}.

Альма подымает левую руку. Гипс все еще податлив, ждет.

– Ну ладно, – шепчет она. – Ну хорошо.

При этом думает: ведь был у меня кто-то… кто-то ведь был. Но бросил меня, оставил здесь одну на произвол судьбы.

– Kuzo inzingo zalomhlaba. Amandla noxolo, uxolo kuwe, – поет женщина.

Подумав, Альма погружает руку в гипс.

Имоджина маленькая, беленькая. Волосы как сахарная вата, бледный лобик, меловые ручки. Снежная Королева. Молочная Принцесса. На левом бицепсе татуировка – черная паутина. Имоджина – менеджер по распределению ресурсов в компании «Сайклопс инджиниринг» (город Ларами, штат Вайоминг).

Герб среднего роста и сложения, лысый и не особенно амбициозный. Обнажающиеся в улыбке, его зубы похожи на впопыхах собранную мозаику. Еще у него бросаются в глаза вены на предплечьях – все руки ими оплетены, как корнями какого-то растения. Он ведет у выпускников Вайомингского университета курс молекулярной филогенетики{42}. Они с Имоджиной живут в пятнадцати милях от города в одноэтажном кирпично-деревянном доме с участком в пять акров,{43} заросшим преимущественно шалфеем и кострецом. Зато у них свой кусок сухого русла с несколькими тополями, кладбище брошенных шин (Герб все собирается произвести там расчистку) и целая стая перепелок, которые иногда ранним утром принимаются опрометью перебегать подъездную дорожку. У Имоджины двадцать две птичьи кормушки – и на столбах, и из-под крыши свисают, и плоские, и сферические, и сделанные из банок из-под кофе, и в виде маленьких швейцарских шале, – так что каждый вечер, придя с работы, она ходит от одной к другой со стремянкой и ведерком семенной смеси, подсыпает, чтобы были полные.

В сентябре 2002-го Имоджина глотает последнюю противозачаточную таблетку, и они с Гербом выходят вместе на подъездную дорожку, чтобы обухом топора вдрызг раздолбать там пустую баночку из-под пилюль. Герба это возбуждает: связки у Имоджины на шее напрягаются – хрясь! – и осколки пластика разлетаются по гравию. Последнее время он постоянно думает о детях, представляет себе, как приходит домой с занятий, а там его встречает потомство, да в таком количестве, что аж мебели не видать.

На протяжении следующих тридцати суток Герб и Имоджина занимаются сексом шесть раз, делая это по утрам. После секса Имоджина каждый раз вздымает таз чуть ли не к потолку, закрывает глаза и пытается вообразить то, что описал ей Герб: как неисчислимые полчища сперматозоидов вливаются в шейку матки, все там заполняют и проникают в фаллопиевы трубы. После чего их с Гербом хромосомы сцепляются друг с дружкой; в своем воображении она при этом даже как бы слышит еле уловимый щелчок – будто сомкнулись два зубчика застежки-молнии.

Потом в окнах появляется солнце, и Герб ставит подогреваться хлеб для тостов. А оплодотворенная яйцеклетка, похожая на крошечный вопросительный знак, с этого момента начинает свое развитие в утробе.

И ничего. Первый месяц, первые месячные. Второй месяц, вторые. Так проходит четыре месяца, и в канун Нового года, под завывание ветра, заметающего крыльцо мокрым снегом, Герб даже чуток всплакнул.

– Просто я еще вывожу из организма контрацептивы, – говорит Имоджина. – Это такая дрянь, за сутки от них не избавишься.

Наступает 2003-й. Имоджина начинает всюду замечать беременных. Они вылезают из микроавтобусов у магазина «Лоуф-н-джаг»{44}, сидят на корточках в проходах «Уолмарта»{45}, на просвет разглядывая младенческие ползунки. Вот беременная ремонтница чинит их офисный ксерокс; вот беременная клиентка в актовом зале проливает апельсиновый сок. Ну что за изъян такой в Имоджине, которого нет в этих женщинах?

Из интернета она узнает: чтобы наступила беременность, паре в среднем требуется около года. Ну ладно. Нет проблем. У них с Гербом еще куча времени. В конце концов, ей только тридцать три. В марте тридцать четыре.

По наущению Герба Имоджина, проснувшись, теперь каждое утро сует в рот градусник. А муж на листе миллиметровки строит график температур. Нам надо, объясняет он, определить момент, когда будет пик овуляции. И каждый раз, позанимавшись с нею сексом, он рисует на этом графике крестик.