Мареновая Роза - Стивен Кинг

Ювелир глянул на него, потом снова перевел взгляд на Рози ивдруг сунул палец в приоткрытый рот, имитируя позыв к рвоте. Рози не виделаподобных жестов со школьных времен и потому улыбнулась. Молодой мужчина вжилете улыбнулся в ответ.

— Я мог бы предложить вам, скажем, пятьдесят долларов.Устроит?

— Нет спасибо.

Она забрала кольцо, задумчиво посмотрела на него и завернулав неиспользованную салфетку «Клинекс», которую по-прежнему держала в руке.

— Можете заглянуть в другие магазинчики, — посоветовал он. —Здесь их много. Если кто-то даст больше, я согласен заплатить такую же сумму.Такова политика отца, и я с ней согласен.

Она опустила салфетку с кольцом в сумочку и защелкнула ее назамок.

— Спасибо, но я вряд ли пойду еще куда-то, — сказала она. —Оставлю себе на память.

Она почувствовала на себе взгляд мужчины, перебиравшегокниги в мягких обложках — того, которого ювелир назвал Робби, — и краешкомглаза заметила, что на его лице появилось выражение странной сосредоточенности,но Рози решила, что ей плевать. Пусть смотрит, если хочет. Это свободнаястрана.

— Человек, который подарил мне кольцо, уверял, что оно стоитстолько же, сколько новая машина, — сообщила она ювелиру. — Представляете?

— Да. — Он отреагировал мгновенно, без запинки, и онавспомнила, как он сказал ей, что она в хорошей компании, что огромное числоженщин приходило сюда, чтобы узнать неприятную правду о своих фальшивыхсокровищах. Она подумала, что стоящий перед ней ювелир, несмотря на молодыегоды, наверняка успел выслушать невесть сколько вариаций на одну и ту же тему.

— Да, наверное, представляете, — задумчиво произнесло она —Ну, тогда вам понятно, почему я хочу сохранять кольцо. В следующий раз, когдакто-нибудь вскружит мне голову — во всяком случае, когда мне так покажется, — ядостану кольцо и буду смотреть, пока не выздоровлю.

Она думала о Пэм Хейверфорд, у которой на обеих рукахкрасовались длинные извилистые шрамы. Летом девяносто второго года муж,напившись, выбросил ее через застекленную дверь. Пэм подняла руки, защищаялицо. Плачевный итог шестьдесят швов на одной руке и сто пять на другой. Ипосле этого она таяла от счастья, если какой-нибудь строитель или маляр пялилсяна ее ноги и присвистывал, когда она проходила мимо, и как это называется?Терпение? Или глупость? Жизнеспособность? Или амнезия? Рози для себя обозначилаэто явление как синдром Хейверфорд и надеялась, что ей подобное не грозит.

— Как скажете, мэм, — ответил ювелир. — Правда, мненеприятно выступать в роли человека, вынужденного постоянно сообщать дурныеновости. Лично я считаю, что именно потому ломбарды пользуются такой гнуснойрепутацией. Мы почти всегда принимаем на себя отвратительную обязанностьговорить людям, что многое совсем не так, как им представляется. А кому этопонравится?

— Никому, — согласилась она. — Никому не понравится, выправы, мистер?..

— Штайнер, — представился он. — Билл Штайнер. А мой отец —Абе Штайнер. Пожалуйста, вот наша визитная карточка.

Он протянул ей визитку, но она с улыбкой покачала головой.

— Вряд ли она мне понадобится. Хорошего вам дня, мистерШтайнер.

Она направилась к выходу. В этот раз она пошла по крайнемуот двери проходу, потому что пожилой джентльмен продвинулся на несколько шаговк ней, держа в одной руке старый портфель, рвущийся по швам, а в другой —несколько потрепанных книг. Она не знала, собирается ли он заговорить с ней, нобыла уверена, что сама не имеет ни малейшего желания вступать с ним в беседу.Больше всего ей сейчас хотелось тихо и быстро выйти из ломбарда «Либерти-Сити»,сесть в автобус и как можно скорее забыть, что она здесь побывала.

Она лишь смутно сознавала, что идет по той части магазина, вкоторой на пыльных полках по обеим сторонам расставлены группками небольшиестатуэтки и картины, как в рамках, так и без них. Голова ее была поднята, ноона не смотрела на что-то определенное: настроение ее совершенно не годилосьдля того, чтобы любоваться живописью или скульптурой, какими бы прекрасными онини были. И тем неожиданнее оказалось то, что произошло. Она внезапноостановилась, словно ее дернули за плечи. Потом Рози вспоминала, что в первоемгновение, собственно, и не видела картины. Скорее, наоборот; картина увиделаее.

То мощное притяжение, которое излучала картина, не имелоаналогов в предшествовавшей жизни Рози, однако она не сочла это чем-то странным— вся ее жизнь на протяжении последнего месяца тоже беспрецедентна. Да и самапритягательность картины не показалась ей — по крайней мере поначалу —ненормальной. Причина проста: после четырнадцати лет замужества, послечетырнадцати лет с Норманом Дэниэлсом, — лет, проведенных за наглухо запертымидверями, отрезавшими ее от всего остального мира, она разучилась понимать, чтонормально, а что нет. Критерием правильности поведения мира в той или инойситуации являлись для нее телевизионные драмы и фильмы, на которые изредкаводил ее Норман (посещавший все без исключения фильмы с участием КлинтаИствуда). В пределах столь узких рамок реакция на картину представлялась ейпочти нормальной. В теле— или кинофильмах герои часто не могли устоять на ногахот охвативших их чувств.

Впрочем, все это не имело никакого значения. Она ощущалалишь направленный к ней призыв картины и мгновенно позабыла и о неприятнойправде о кольце, которую сообщил ей ювелир, и о намерении поскорее убраться изломбарда, и о том облегчении, которое должна была бы испытать со своиминатертыми ногами при виде автобуса голубой линии, тормозящего перед остановкойу «Горячего горшка», — позабыла обо всем. Одна и та же мысль вертелась вголове: «Посмотрите! Посмотрите! Разве это не самая замечательная в мирекартина?»

Это было выполненное маслом полотно в деревянной раме околотрех футов в ширину и двух в высоту.

Слева картину подпирали остановившиеся старые часы, справа кней прислонился маленький обнаженный херувим. Повсюду стояли другие картины(старая пожелтевшая фотография Собора Святого Павла, написанные акварельюфрукты в вазе, гондолы, рассекающие рассветную гладь канала, картина охоты), ноона ничего не замечала. Все ее внимание поглотила картина, изображавшая женщинуна холме, и только она. И по сюжету, и по исполнению она мало чем отличалась откартинок, постепенно гниющих на полках ломбардов, антикварных лавок ипридорожных сувенирных сараев, сотнями разбросанных по всей стране (и по всемумиру, если на то пошло), однако эта картина притягивала к себе ее взгляд,наполняя разум чистым, возвышенным трепетом, который способны пробуждать лишьпроизведения высочайшего искусства: песня, вызывающая слезы, рассказ,позволяющий отчетливо увидеть мир глазами автора, стихотворение, переполняющеечеловека радостным ощущением жизни, танец, на несколько минут заставляющий насзабыть о неминуемой смерти.