Одна среди людей - Анна Сахновская

Ощутив на себе чей-то взгляд, я повернула голову. Дикие вытаращенные глаза… Открытый рот и капающая на рубаху слюна. Мужчина пытался что-то сказать, но слова застряли в горле, вырываясь едва слышным хрипом и мычанием. А мой безудержный смех разлетался по монастырю уродливым эхом, даже когда сел голос.

Мужчина, наблюдая за мной, казалось, старился на глазах. Еще пару дней назад его седина не была слишком заметна, а теперь передо мною стоял древний старик с седой бородой и странным отчужденным взглядом… Медленно, еле ступая, старик побрел к выходу. Счел, что ему все померещилось, ведь так много смертей, так много свежих могил. Или он не выдержал, поняв, что уже не может отличить мертвое от живого.

– Постойте! Куда же вы?! – крикнула я, не понимая, что происходит. Он быстрей засеменил к выходу. Рад бы побежать, да силы его совсем оставили. – Произошло чудо, я поправилась! – в последние фразы вера слегка покачнулась. В душу закралось сомнение – что-то не так, причем со мной.

Я была одна. Заколоченный колодец смотрел на меня словно знак смерти. Могильные плиты – признаки беды. Трупный запах въелся в кожу. Несмотря на сверкающее в небе солнце, мне стало страшно. Я почувствовала влагу в глазах и на щеках – слезы катились по подбородку, тяжело падая вниз. В горле пересохло. Заходить в кельи было невыносимо. Смрад окутал все пространство, не подпуская и на шаг. Только пытаясь закрыться от мерзких запахов рукавом, я поняла, что сама воняю. Одежда насквозь пропиталась нечистотами. Пришлось вернуться в свою келью. В живых я осталась одна. Никто из сестер не выжил.

Обойдя все, заглянула в храм. На полу в центре зала в полумраке лежало тело. Кто-то из сестер остался незахороненной. Только в тот миг я осознала, где пришла в себя. Деревяшки под спиной – твердые, сучкастые, колкие…

Слезы побежали по щекам с новой силой, меня затрясло. Что же со мной случилось? Почему меня положили в гроб? Не помня себя, я побежала на улицу к могилам. Молитва не переставая срывалась с губ.

Ровный ряд могил продолжила свежевырытая, пока пустая, с ровными стенами яма. Поодаль лежал открытый гроб, еще правее крест с уже прибитой табличкой и крышка домовины. Я подошла к кресту, присела и дрожащей рукой провела по табличке, словно не веря в ее реальность. На ней было коряво вырезано тупым ножом «Агриппина». Рядом лишь большие мужские следы – ни тени намека, что тело мое тащили из храма. Эту деталь я смогла объяснить для себя позже, а тогда, хоть и заметила только мужские следы, но никак на это не отреагировала.

Странно я тогда себя ощущала. Первое, что пришло в голову – похоронить сестру. Все уже готово, осталось лишь приволочь сюда тело. На лицо усопшей я не смотрела; делала все машинально, отрекаясь от действительности и взаправду считая, что все это сон – кошмар. Проснусь и окажусь или в скиту, или в гробу…

«Одной не спустить гроб, придется тело просто скинуть в яму», – размышляла я. Пот струями лил со лба. Солнце стояло в зените, и лопата казалась мне неимоверно тяжелой – с каждым броском все неподъемней. Вскоре земля скрыла тело. Удивляюсь, насколько сосредоточенной и спокойной я тогда была. Конечно, то было видимое спокойствие, скорее мой разум был настолько потрясен всей ситуацией, что принял защитные меры, чтобы не тронуться умом, как тот старик. Я не смотрела на крест, на пустой гроб, не задавала себе лишних вопросов, а просто делала свое дело, мысленно бормоча молитвы одну за другой.

Может, тогда оно было и правильно. Не могу судить себя, да и не хочу. Смогла бы я похоронить сестру, осознавая, что осталась в живых одна из всего монастыря, из деревни, а может, и округи? Нет, не думала я о подобных вещах. Приволокла тело, скинула в яму и закопала. Ни одного лишнего движения, ни одной посторонней мысли, только молитва, все внимание на земле и лопате. Усталость накапливалась, но не ощущалась. Я не думала о том, что случится через секунду, минуту, день… Сестра в земле, осталось поставить крест. Старик сделал доброе дело – все подготовил, только странно, что написал мое имя на табличке. Должно быть, ошибся. Ну, да ладно. Агриппин много нынче, не я одна такое имя ношу. Пусть будет такая табличка – сил что– то менять не было. Я вбила крест в землю и повалилась от усталости…

Часы пробили полночь и отвлекли от назойливых воспоминаний. Вздремнуть бы хоть на пару часов, в пять уже вставать, и в аэропорт. Рейс Сингапур – Москва.

Еще недавно я показывала всем только американский паспорт, а теперь – российский. Никто не удивлялся, никому не было до меня дела. Работодатель сожалел, что я улетаю, но: «Дела семейные важнее любого бизнеса», – сказала я, и ни один уговор не смог повлиять на решение уволиться. Вот она – свобода. Пока еще никто не отобрал у человека право умереть… А я еще могу называть себя человеком, и значит, буду этим правом пользоваться. И пусть я терпела неудачу за неудачей, однажды я все равно умру – я знала это.

Мысль о неотвратимости смерти приободряла. Когда, где, каким образом? Только бы узнать заранее, что я стала смертной. Хотя сюрприз всегда лучше ожидаемого подарка, в данном случае стоило бы подготовиться – обзавестись парой друзей, чтоб было кому избавиться от смердящего трупа. И надо еще стать такой подругой, по которой никто не будет плакать. Вроде и подруга, а вроде и не совсем – гадкая, мелочная тварь, распыляющая сплетни и вешающаяся на каждого встречного мужика,

в особенности на мужчин своих подруг. Они будут рады избавиться от меня. Похоронить и забыть, как страшный сон. Ни всхлипа, ни сожаления, если только со стороны мужской половины общества. Да и то, стоит сделать так, чтоб мужиков воротило от моих фотографий. Шлюха, сволочь, дерзкая и надменная особа, которой так повезло с внешними данными – первые мысли при виде фотографии в траурной рамке. Пусть лучше ненавидят меня, чем друг друга, пусть я стану образчиком низости, до которого никто из них никогда не опустится.

Линия невозврата пересечена – на руках посадочный талон, багаж на пути в самолет. Через десять минут начнется посадка. Я сидела на одном из вкрученных в пол кресел, но радости почему-то не испытывала, как ни старалась вызвать в памяти приятные воспоминания о Москве.

Второй раз я попала в Москву в 1910 году. Мой муж шотландец хотел открыть ткацкую фабрику недалеко от Москвы – пришлось поехать вместе с ним. Должно быть, слово «пришлось» не совсем уместно. Учитывая мои неординарные способности, я могла бы делать все, что заблагорассудится, и не бояться ровным счетом ничего – ни презрения светского общества, ни разрыва отношений с мужем, ни газетных заголовков, порочащих мое вымышленное имя. Сменить страну проживания, круг общения – и никто не заподозрит меня в чем– то дурном. Именно так я и попала в Шотландию.

До того, как избрать путь на север, я жила южнее, в одной французской деревушке. Забеременев, наотрез отказалась выходить замуж и изъявила желание избавиться от ребенка, что, с одной стороны, скрывало порочную связь, а с другой стороны, настроило против меня отца ребенка, который, как и большинство мужчин, с которыми довелось провести хоть какое-то время, влюбился в меня по уши. В итоге не оставалось ничего, как сбежать. Так я поступала уже не раз и не два. Обученная горьким опытом и смирившаяся с вечным одиночеством, я покинула деревню под покровом ночи. Дороги Судьбы привели меня в Шотландию, и вовсе не потому, что я туда стремилась. Тогда, в начале XX века, я уже не стремилась никуда. Все, что нужно знать про людей и человеческие отношения, я уже узнала, все, что нужно знать бессмертной для нормальной жизни, я тоже знала и умело этим пользовалась. То время было странным.