Маршалы Сталина - Юрий Рубцов

Свою роль в судьбе одного из первых советских маршалов сыграл давний сотрудник Сталина, а в предвоенные и первый военный годы начальник Политического и Главного политического управления Красной Армии Лев Захарович Мехлис. Его первое вмешательство в дело Кулика отмечено еще 26 мая 1940 г. Именно тогда, откликаясь на материал КПК и НКВД «о т. Кулике и его жене Кире Симонич» Мехлис доложил Сталину некоторые дополнительные компрометирующие сведения. Во время пребывания в Гурзуфском санатории были арестованы родственники жены Кулика — чета Храпковских. Не имея никакого отношения к вооруженных силам, они тем не менее были направлены в санатории по путевкам санаторного управ-ления Красной Армии: содействие в их получении оказал сам маршал.

Кроме того, как информировал начальник ПУ, Кулик неоднократно требовал направить Храпковского (по специальности — художника) в период войны с Финляндией в газету 7-й армии, хотя знал о существовании указания Ставки такую категорию в действующую армию не направлять. Не получив поддержки в ПУРе, Кулик пошел другим путем. По его указанию Храпковский был призван Московским горвоенкоматом и направлен в Ленинград.

По поручению Сталина эта записка Мехлиса была разослана членам ПБ и другим должностным лицам, втянутым в разбирательство — наркому обороны С. К. Тимошенко, заместителю председателя КПК М. Ф. Шкиря-тову и другим.

Вторично Мехлис основательно подключился к делу Кулика в феврале 1942 г. Из Крыма он направил Сталину большую шифровку с изрядной дозой компромата на Кулика. Со ссылкой на информацию члена военного совета СКВО Смирнова он сообщал, что в Краснодарском военторге на нужды Кулика в октябре-декабре 1941 г. было расхищено товаров больше чем на 85 тысяч рублей. Дошло до того, что интендант 2-го ранга Н. Н. Санадзе на самолете ТБ-3 специально летал из Краснодара в Тбилиси за вином для Кулика под предлогом приобретения товаров, необходимых для войск.

Председатель крайисполкома П. Ф. Тюляев приказал военторгу оплатить взятое для Кулика по оптовым ценам и при этом отнести расходы на счет тыла фронта. Как нарком госконтроля, Мехлис гарантировал, что «эту подлую проделку» он замазать не позволит, и просил ЦК ВКП(б) поручить следственным органам расследовать «эту позорную историю».

Сталин переправил шифровку Прокурору СССР Бочкову и наркому госбезопасности Берии. Расследование было произведено супероперативно — в тот же день, 15 февраля 1942 г. Факт самоснабжения Кулика с помощью Тюляева полностью подтвердился. Специальным самолетом в Свердловск своей семье он в сопровождении старшего адъютанта целыми ящиками отправлял фрукты, колбасу, муку, масло, сахар. 200 бутылок коньяку, 25 кг паюсной икры, 50 ящиков мандаринов, мясо, мука, крупа были отправлены по московскому адресу Кулика.

Маршал позднее униженно объяснял Сталину: «Я посылал продукты, главным образом фрукты, в Свердловск, которые мне дали в Краснодаре. В отношении снабжения моего вагона: я просил снабдить крайисполком Краснодара, а вино и фрукты мне прислали из Грузии товарищи. Никаких моих злоупотреблений по превышению власти в этом отношении никогда не было».

Факт самоснабжения Кулика фигурировал позднее в постановлении Политбюро ЦК от 19 февраля 1942 г., которым маршал был исключен из состава ЦК и снят с поста заместителя наркома обороны.

В конце концов 16 февраля Специальным присутствием Верховного суда он был приговорен к лишению воинского звания Маршал Советского Союза, Золотой Звезды Героя Советского Союза и других государственных наград. Пострадал он и по партийной линии: пленум ЦК ВКП(б) 24 февраля 1942 г. вывел его из состава ЦК. Кроме того, он лишился и поста заместителя наркома.

Вся многолетняя карьера летела, таким образом, в тартарары. И Кулик пошел ва-банк. В личном письме он попросил Сталина назначить специальную комиссию ЦК, чтобы расследовать выдвинутые против него обвинения: «Если я вредитель и веду какую подпольную работу, то меня нужно немедленно расстрелять. Если же нет, то строго наказать клеветников».

Вредителем он, конечно же, не был, просто-напросто оказался не на своем месте. Но ведь, резонно рассуждал Григорий Иванович, за это же не расстреливают. Ему явно не хотелось осознавать, что правила игры, в которую он был давным-давно втянут системой, остались прежними, изменилось лишь его место в этой игре. Превращаться же из гонителя в гонимого, ох, как не хотелось. И он, словно утопающий за соломинку, хватался за любой казавшийся ему подходящим аргумент. Фактически признав нарушение приказа о недопустимости сдачи Керчи, попытался возражать против обвинения, будто он лично паниковал там и в Ростове-на-Дону и своим поведением только усилил деморализацию войск.

Сталин и на этот раз отмахнулся от страстных посланий своего бывшего протеже. А к обвинениям Кулика в пораженчестве и невыполнении приказов Ставки добавилась «бытовуха». ЦК ВКП(б) «вдруг» прозрел: выяснилось, что Кулик во время пребывания на фронте систематически пьянствовал, развратничал, занимался самоснабжением и расхищением государственной собственности, растрачивая на свои нужды сотни тысяч рублей из казенных средств.

Разжалованный маршал попытался объясниться с вождем и по этому вопросу. «Относительно предъявленного мне обвинения в пьянстве систематическом и развратном образе жизни — это гнуснейшая интрига. Когда Вы позвонили мне в гор. Ростов по этому вопросу, я просил Вас расследовать эту провокацию, направленную против меня. В гор. Ростове мы жили все коммуной в одной квартире с Военным Советом, нашими адъютантами и охраной. Прошу допросить этих лиц. В Краснодаре я был около 3-х дней, жил в даче крайкома, всегда обедал и ужинал вместе с секретарем обкома и председателем крайисполкома. Прошу тоже допросить, что я там делал. В Тамани я жил 6 дней у колхозника, где находился со мной председатель Краснодарского крайисполкома т. Тюляев. Прошу допросить этих лиц, чтобы избегнуть позорного провокационного обвинения», — взывал он.

Григорий Иванович, видимо, не предполагал, что именно те руководители партийных и советских органов, к мнению которых он апеллировал, первыми же его и «сдадут». Идти вместе с ним на дно никто не собирался.

Получив постановление ЦК по Кулику, первый секретарь Ростовского обкома и горкома ВКП(б) Б. А. Двинский тут же направил Сталину подробнейшее письмо. Приводимые в нем факты не только подтверждали прозвучавшие в партийном постановлении обвинения, но многократно усиливали их.

Двинский прямо обвинял бывшего маршала в пораженчестве. На словах тот, мол, все время подчеркивал свою веру в конечную победу Советского Союза, на деле же «он, да и другие военные, не верили в защитимость от танковой атаки врага и в эффективность простейших средств борьбы против них».

Секретарь обкома вспомнил, как 17 октября (какая память — ведь идет уже конец февраля следующего, 1942 года) Кулик, только что приехавший с поля боя под Таганрогом, пригласил его в штаб СКВО и заявил, что все силы истрачены и противника, рвущегося танками на Ростов, задержать нечем. Власти города, жаловался Двинский, выполнили требование маршала и эвакуировали безоружное население из города, чтобы не допустить лишних жертв, «однако, никакие танки на Ростов не пошли; видимо, противник понес такие потери, что ему пришлось потом долго собираться с силами».