Удивительные приключения запредельно невероятной, исключительно неповторимой, потрясающей, ни на кого не похожей Маулины Шмитт. Часть 2. В ожидании чуда - Финн-Оле Хайнрих

— Раньше там стояло дерево с большим дуплом; скорее всего, это и есть номер первый.

Стою перед высоким пнём, ещё раз сверяюсь с картой. Честно признаюсь: теперь в ней виден какой-то смысл.

— Здесь? — спрашиваю я. Мама кивает. Делаю ещё шаг к пню, заглядываю в дырку. Вижу какие-то палки и пластиковый пакет. Сердце так и норовит выскочить из груди.

— Тут что-то есть! — ору я даже громче, чем нужно. Оглядываюсь, все кивают. Запускаю руку в дупло и вытаскиваю на свет старое-престарое сокровище моих родителей.

— Ах! — восклицает мама. — Точно! Это наши разбойничьи одёжки! Мы тогда обожали играть в Робин Гуда, у каждого были лук и стрелы.

Заглядываю в пакет: там заплесневелые джутовые мешки для картошки и две тёмно-синие вязаные шапки.

— Вытаскивай! — говорит мама. — Их можно надеть…

В мешках прорезаны дырки для головы и рук. Они пахнут затхлостью, влажные и полуистлевшие, траченные погодой и временем.

— Вряд ли ещё можно, — сомневаюсь я. — Наденешь — они тогда совсем развалятся…

Да и не налезут, мне кажется. Чувство такое, будто мы раскопали одежду и орудия людей каменного века, и теперь очень важно эти исторические находки правильно законсервировать.

— Мы почти всё время проводили на улице, у нас были луки из длинных веток ивы, мы их сами сделали и стреляли по консервным банкам, — рассказывает мама. — Охраняли зверей от охотников, а куриц от ласок, хотели стать индейцами и защищать природу от автомобилей и фабрик. Как в кино и книжках. А жить хотели на деревьях…

— Кстати, о деревьях! — говорю я и стучу пальцем по карте. — Номер второй — это же домик на дереве, так?

— Да у нас их было не меньше семи или восьми, — уточняет мама. Я киваю: семь, восемь — это без разницы. Пауль озирается, проглядывая кроны деревьев. Генерал ворчит:

— Они мне тогда весь сад заполонили этими своими скворечниками!

Мама смеётся и показывает в другой угол сада:

— Там сзади был наш штаб.

Мы останавливаемся перед старым каштаном.

— Это здесь, — говорит мама и запрокидывает голову.

Ствол корявый и скользкий, весь порос мхом. Ставлю ногу на первую из прибитых к нему планок — она тут же разваливается.

— Осторожней! — вскрикивает Людмила. Пауль подсаживает меня, я вскарабкиваюсь на нижний сук, осторожно лезу дальше, добираюсь до грубо сколоченного домика. Внутри темно и прохладно, пахнет мхом и старым деревом, на полу — солома, птичьи перья и помёт.

— Где оно может быть? — кричу я.

— Прямо рядом со стволом, — кричит в ответ мама. — Там одна доска не приколочена. И под ней тайник, мы часто там что-нибудь прятали…

Ощупываю доски, обстукиваю их. Людмила волнуется, непрерывно бомбардирует домик ценными советами. Наконец нахожу неприколоченную доску, поднимаю её — и обнаруживаю старую жестянку.

— Нашла! Нашла! Вот оно! — кричу я и высовываю голову из домика. Смотрю в четыре полных ожидания лица. Потом спускаюсь, мы открываем жестянку, и мама заходится смехом:

— Сласти! Четверть века пролежали!

И правда: к тёмной вязкой субстанции, которая когда-то была лакрицей, прилипли две плитки шоколада, упаковка жвачки, пакетик шипучки, леденец и ещё парочка монеток.

— Да уж, — говорит мама, качая головой, — по сластям проехаться у нас была губа не дура. Я почему-то особенно шипучку любила, прямо в рот насыпать, без воды. Малиновую!

— Маулиновую, — откликаюсь я. И подмигиваю Паулю.

Ближе к вечеру мы рассаживаемся на двух скамейках, стоящих рядышком на берегу гавани; между ними как раз вписался Крис. Разбойничьи костюмы мы всё-таки примеряем и ощущаем себя в этих затхлых мешках первобытными людьми.

Мама хочет, чтобы я и Пауль выстрелили из луков в сторону заходящего солнца, но я против: ведь тогда стрелы будут безвозвратно потеряны.

Сажусь на скамейку, вслушиваюсь в тишину. Разговаривать необязательно. Мы просто сидим и смотрим, как солнце медленно погружается в море, раскалённо-красное в вечерней дымке, как клубничное варенье вперемешку с тающим мороженым. Слушаем крики чаек и тихий плеск волн у берега гавани. От тёплых скамеек пахнет орехами, крона маленького дерева бросает пятнистую тень нам на ноги. Просто сидеть. Ничего не ждать. Держать маму за руку. У ног прыгают воробьи, клюют зёрна, крошки, жуков, червяков. Хочется дать жизни на чай за эти минуты. За то, что я — здесь, с мамой и со всеми.

Проходит вечность, а потом мама смотрит на Пауля и спрашивает:

— Чего бы тебе хотелось на день рожденья, Пауль?

Он смотрит на неё, размышляет, потом пожимает плечами и смущённо улыбается.

— Ну скажи! Пожелай чего-нибудь! — просит мама.

Пауль оглядывается, поднимает руку и показывает на фонарь, на котором висит плакат с машиной, похожей на гигантскую игрушку. Шоу монстр-траков.

— Ты что, серьёзно? — вырывается у меня. Но Пауль сияет жёлтой улыбкой и кивает:

— Завтра. Здесь. Это не может быть простым совпадением. Правда?

Я вообще-то спала? Уже рассвет, за окном просыпаются птицы. Пауль делает вид, что спит: вчера я объяснила ему, что это его долг как именинника, и он согласно кивнул.

Он должен ждать, когда подадут знак, сказала я ему. Какой это будет знак, Паулю неизвестно, но пропустить его невозможно, сказала я, и это чистая правда.

Встаю и тихо-тихо выскальзываю из комнаты. В коридоре Ричи горячо приветствует меня, он уже бодр и весел. Бесшумно, беззвучно я парю по маленькому домику — спящему, похрапывающему, причмокивающему. Выпускаю Ричи на улицу, выхожу вслед за ним босиком, рву цветочки, выросшие в трещинах тротуара.