Пираньи Неаполя - Роберто Савьяно

В первый раз встретившись у здания суда, они смотрели снизу вверх на три стеклянные башни и испытывали восторг. Казалось, они попали в американский фильм. Вот здание суда, то самое! Именно его периодически поджигали на этапе строительства боссы, которых они сейчас увидят в лицо. Но это очарование стекла и металла, высоты и мощи померкло, как только мальчишки переступили через порог. Пластик, ковровое покрытие, гул голосов. Они бежали по лестнице, соревнуясь, кто первый, тянули друг друга за футболки, дурачились. А эта фраза о законе в зале суда вызвала у Николаса невольный смешок. Как будто непонятно, черт возьми, что мир делится на хозяев и холопов. Вот единственный закон. И каждый раз, когда они заходили туда, он криво усмехался.

В зале сидели смирно, наверное, впервые за свою короткую жизнь. В школе, дома, не говоря уж о баре, где они встречались, всегда находилось что-то, что мешало оставаться неподвижными. Ноги спешили и понуждали тело постоянно перемещаться в пространстве. Но этот процесс – сама жизнь, которая разворачивалась перед ними и открывала свои тайны. Нужно просто впитывать эту науку. Каждый жест, каждый взгляд, каждое слово – это урок. Нельзя отвлекаться, нельзя глазеть по сторонам. Сидели чинно, как благовоспитанные дети на воскресной мессе, руки на коленях. Само внимание – глаза, тело, готовое вмиг повернуться к говорящему. Ни одного порывистого движения, даже сигареты могли подождать.

Зал заседаний делился на две равные части: в одной – актеры, в другой – зрители. Посередине решетка высотой два метра. Голоса немного искажались эхом, но смысл сказанного упустить было никак нельзя. Мальчишки заняли место в предпоследнем ряду, почти у стены. Не лучший выбор, самые дешевые места в театре, однако им было видно все: спокойный взгляд дона Витторио, его серебристую шевелюру, почти блестящую при таком освещении в зале; широкую спину обвиняемого, чьи желтые кошачьи глаза наводили страх; спины адвокатов и тех, кому повезло занять места в первых рядах. Сначала лишь очертания, бесформенные пятна, но потом свет становится ярче, глаза смотрящих привыкают, и постепенно все до мельчайших подробностей обретает смысл. Вот неподалеку от них, может, через два ряда, сидят члены разных группировок, их можно узнать по татуировке – часть фразы видна из-под воротника рубашки, или по шраму на голове, нарочито открытому модной стрижкой.

В первом ряду, совсем рядом с решеткой, сидели парни из паранцы Капеллони. Им-то возраст не помеха, нередко они появлялись в расширенном составе. В отличие от Николаса и его друзей, Капеллони не ловили каждое слово и каждое молчание, они спокойно разгуливали меж рядов, подходили к самой решетке вопреки протестам зрителей, сидевших сзади, возвращались на место. Уайт – единственный, кто не вставал, возможно, не хотел, чтобы его характерная походка пьяного ковбоя привлекла внимание карабинеров. Приходили также Барбудос из района Санита. Эти садились там, где находили свободное место. Переговаривались между собой, поглаживая бороды а-ля бен Ладен, и время от времени выходили покурить. Однако ни трений, ни разборок не возникало. Все смотрели на сцену.

– Будь у нас такие яйца, как у дона Витторио, мы бы всем показали, – шепотом сказал Мараджа. Он слегка наклонил голову, говорил едва слышно, стараясь ничего не пропустить.

– Он выгораживает убийцу своего сына… – прошептал Зубик.

– Тем более, – продолжал Мараджа. – Чтоб мне сдохнуть, нам бы такие яйца! Он человек чести, старается, чтобы не посадили того, кто убил его сына.

– Мне такой чести и даром не надо, – сказал Дохлая Рыба. – Я или сразу убью, или, если меня посадят, за собой утащу, так чтобы дали пожизненное, – добавил он.

– Это для слабаков, – парировал Раджа, – для слабаков. Легко быть человеком чести, если ты защищаешь свои деньги, свое дело, свою кровь. А вот когда у тебя есть право всех заложить, но ты молчишь, значит, ты number one, ты лучший. Тебя не согнули. И они должны тебе пятки целовать, потому что ты реально крут, ты можешь защитить Систему. Даже если у тебя убивают сына. Понял, Рыбка?

– Он же вот тут и ничего не делает, – настаивал на своем Дохлая Рыба.

– Рыба, – зашипел Зубик, – ты бы уже давно запел… всех бы заложил.

– Нет, придурок, я бы уже выпустил ему кишки.

– Да мы поняли, Джек Потрошитель, – поставил точку Тукан.

Они разговаривали, как игроки в покер, не глядя в глаза друг другу. Бросали фразы на зеленый ковер, демонстрируя, что было у них в голове, а потом кто-то, как Тукан, очищал стол, и начиналась новая партия.

Однако никто и представить себе не мог, какие мысли бродили в голове у Николаса. Дон Витторио ему нравился, но именно Котяра, взяв в жены Виолу, дочь дона Феличано, должен стать боссом их района. Очистить гнилую, но все-таки королевскую кровь. Кровь их квартала наследовалась согласно праву собственности. Дон Феличано всегда говорил своим: “Форчелла должна быть в руках тех, кто здесь рождается и здесь умирает”. Копакабану, верного соратника Стриано, вбросили в Форчеллу сразу после ареста главы клана. Именно арест босса три года назад стал началом всему.

Целый район был оцеплен. Дона Феличано долго выслеживали, поимка его выглядела довольно странно: он вернулся в Неаполь и шел по улице в спортивном костюме – не свойственная ему простота, обычно он выглядел более элегантно. Он особо не прятался, скрывался от правосудия, но жил в своем районе, не отсиживался, как все, в колодцах и тайниках. Они выскочили из переулка, закричали: “Феличано Стриано, будьте добры, руки вверх”. Он остановился, это “будьте добры, руки вверх” его успокоило: обычный арест, проверка на дорогах. Бросил ледяной взгляд на своего флегматичного телохранителя, который хотел было открыть стрельбу, но предпочел спастись бегством. Позволил надеть на себя наручники. “Делайте свое дело”, – сказал им. И пока карабинеры застегивали на его запястьях стальные браслеты, вокруг них незаметно образовалась толпа женщин и детей. Феличано улыбался. “Не волнуйтесь, не волнуйтесь…” – успокаивал он людей, которые выглядывали из окон и дверей и кричали: “Святая Мадонна!” Малыши цеплялись за ноги карабинеров, кусали их за голени. Матери кричали: “Не трожьте его, оставьте его в покое…” Толпа высыпала на улицу. Дома – как опрокинутые бутылки, откуда выливались людские потоки. Дон Феличано лишь усмехался: боссов из Казерты, Секондильяно, Палермо и Реджо-ди-Калабрии ловят под землей, в глубоких пещерах. Его же, истинного короля Неаполя, арестовали прямо на улице, на глазах у всех. О чем действительно сожалел дон Феличано – что он неэлегантно одет. Очевидно, агенты его предали либо сами не знали об аресте. Ведь достаточно предупредить за полчаса – не для того, чтобы организовать побег, а чтобы выбрать правильный костюм от Эдди Монетти, рубашку, галстук от Маринеллы. Во время прежних арестов он всегда был безупречно одет. Он любил повторять: ты должен быть готов, что в тебя будут стрелять или неожиданно схватят, и нельзя быть плохо одетым. Иначе все скажут: это и есть дон Феличано? Какое разочарование… Этот оборванец? Вот что его беспокоило, остальное ему было известно, а если он чего-то не знал, вполне мог себе представить. Толпа, ругаясь, сжимала кольцо вокруг машин карабинеров. Звука сирен никто не боялся. Служебного оружия тоже. При всем желании открыть огонь карабинеры не смогли бы. “В этих домах пистолетов больше, чем вилок”, – сказал им командир, призывая к спокойствию. Силы были неравны, местные имели явное преимущество. Подоспели журналисты. Над домами гудели два вертолета. Люди на улице ждали сигнала, любого сигнала, чтобы отвлечь карабинеров, не готовых противостоять такому бунту. Неслучайно время было выбрано тихое, ночное. Эти дети, откуда они взялись? Какая сила выбросила всех этих людей из теплых постелей на улицу? Они смотрели на дона Феличано с беспокойством и уважением. Так смотрят на отца, которого уводят из дома глухой ночью без объяснения причин. Вперед вышел Копакабана. Феличано Стриано улыбнулся, и Копакабана поцеловал его прямо в губы – символ высшей преданности и верности. Рот на замке. Все молчат. Могила.