Константа - Александра Лимова

— Спасибо… не знала, что такие люди еще бывают.

В салоне была тишина. А что сказать? Не за что? Будь такой же? Нечего сказать, когда тебя благодарят за нормальность. Нечего. И паршивого от того, что за это благодарят. Потому что в такой момент четко осознаешь, что окажись ты в такой ситуации и черт его знает… Лучше бы она промолчала.

Девчонка вышла и направилась к подъезду.

— Думаешь, если он явится, выгонит? — спросила Данка, начиная сдавать назад.

— Тормозни. — Сказала я и, открыв окно, позвала девчонку, уже потянувшую на себя дверь, — эй! Ментов вызови, если припрется. Он псих, бабушка может под раздачу попасть.

Девчонка сглотнула и кивнула.

— Теперь вызовет. — Без особой уверенности произнесла я, поднимая стекло, а Данка фыркнула.

До моего дома снова в тишине.

— Что за бред с рицином и прочим? — спросила, когда Шеметова свернула с проспекта на съезд и направила машину к моему подъезду.

— Да… — поморщилась она, останавливаясь напротив, — чепуху всякую собирала, лишь бы впечатлить. Слушай, если я хочу пережить моральный износ Дрюни, то мой лимит погулять исчерпан, сможешь мой телефон принести? А то пока машину приткнем, пока сходим, а потом я опять разноюсь и не буду хотеть домой…

— Без проблем, — чуть погодя кивнула я и направилась к двери. Набрала номер квартиры соседки, попросила открыть, и через несколько минут отдавая телефон Данке, произнесла:

— Чокнутый Брюс Ли, ты это… позвони, как доедешь, а то ты бедовая какая-то.

Данка рассмеялась и кивнула, а через сорок минут мне пришло: «дома», и я, до того державшаяся, вырубилась.

* * *

Я не люблю больницы.

Запахи ни с чем не перепутаешь и я не о дезинфектантах, не о больничной еде и прочем. Человек, хоть единожды переживший тяжелое положение, в больничных стенах улавливает совсем иные запахи. Непроизвольно.

Еще утром, заехав в офис чтобы забрать трудовую и прочее, не обнаружив на месте Данку, я спросила у Ленки куда она умотала. Ленка сказала, что ее сегодня не было и не будет, простыла Дана Сергеевна, о чем предупредила по телефону.

Мысль, проскользнувшая в разуме, на первый взгляд дикая, но оказалась, что была близка к правде. Очень близка. Я набрала чокнутой. Ее голос слабый, хотя она старалась говорить уверенно. Простудилась. Высокая температура. Решила отлежаться дома. Все бумаги подписаны. Будет рада, если станем периодически созваниваться, с праздниками там поздравить и прочий бред. А на фоне чужой голос, предупреждающий, что ей нужно сжать кулак. Забор крови, очевидно…

— Ты где? — выдыхая дым в открытое окно, ровно спросила я. — Заеду, мандарины там привезу, бульон куриный.

Попробовала откреститься, дескать заразит.

— Дан, у меня бывший врач, имеет множество друзей его же профессии, работающих во всех больницах города. Найти, в какой ты, мне не проблема, просто времени много отнимет.

Прикрыла глаза, слушая длительную тишину в трубке и только потом адрес, глотая внутренний взрыв, потому что была права — такой голос на обезболивающих, на сильной слабости. Такой же голос был у брата, так же старающегося держать прежний темп речи, прежние свои интонации. Но старающегося, а не держащего.

— Отделение. — Должно было прозвучать с вопросительной интонацией. Прозвучало почти мертво.

Общей хирургии, третий этаж, триста вторая.

— Приеду приблизительно через полчаса, — стряхивая пепел и чувствуя, как ускоряется сердцебиение, предупредила я, — что-нибудь привезти?

— Сигареты, — хмыкнула вроде бы, но сорвано. Ибо скована болью.

Я удерживала мысли и руль. Последний сжимала сильно, потому что то, что рождалось в мыслях и порождало ассоциативный ряд, пускало дрожь в пальцы.

Солнечный июльский день, небо ясное, сапфировое, с росчерками перистых облаков. Свежий ветерок с запахом цветущих на клумбах растений, пока я пересекала территорию больницы, направляясь ко входу. Я вдыхала этот запах, цветов и лета, солнца и безмятежности. Вдыхала медленно и глубоко, твердо шагая к дверям. Глубочайший вдох, задержка дыхания и шаг за порог. Но обоняния все равно достигло то, чего здесь не было. Не было совсем, это только мысли, это память, это заворочавшийся на дне души страх, который я наивно считала убитым. Похороненным.

Накидка на плечи, протертые временем и тысячью ступней бетонные ступени с каймой краски по краям. Выкрашенные стены. Старая больница, а она здесь, значит, доставляли экстренно. Со своим баблом Шеметова валялась бы в лечебнице на Новоорской или Стрижевской, а доставили в ургентную. И ближайшую, вот эту старенькую, но ведь главное это наличие персонала, который может купировать острое состояние пациентки.

Вступила в коридор, оглядела таблички дверей, рассчитывая направление к нужной палате. Но рассчитывать и не нужно было.

Он вышел из палаты в начале коридора. Был мрачен.

— Женя, — и улыбка эта скотская. Вполсилы. — Не ожидал, Данка будет рада видеть. С лестницы упала ночью, сотряс небольшой…

Я покивала, глупо улыбаясь и стараясь не смотреть на сбитые костяшки его правой руки. Стараясь подавить желание провести беспроигрышный прием Брюса Ли.

Стараясь, очень стараясь.

И он облегчил задачу — принял входящий звонок, став невъебенно важным, зашагал прочь.

Толкнула дверь вип-палаты. Столкновение взглядов и прострелом внутрь.

Ее лицо отекло, слева множественные гематомы, глаз затек. Он ударил ее сильно.

Присела на край кровати, отложив пачки сигарет на край тумбочки и, поставив локти на широко разведенные колени, смотрела в стертый рисунок линолиума, не глядя на девушку за своей спиной. Красивую, бойкую, сильную девушку. Сломленную побоями, хотя взгляд был ровен. Спокойствие в глазах. Блять, в глазе. Второй затек.

— За что? — тихо спросила я, идя взглядом по слабым узорам рисунка на полу.

— За то, что приехала поздно, пьяная. — Голос слаб, ослаблен болью, головокружением, сниженной способностью к сосредоточенности, но она выравнивает тембр. Я уже такое видела. И знала, скольких сил требует вот такой голос. — За то, что не собиралась оправдываться, молча глотать оскорбления и переписать завещание в его пользу. — Поморщилась, удобнее садясь на кровати и улыбнулась, глядя на мое опешившее лицо, резко повернутое к ней, — после первого своего «падения с лестницы», когда он меня чуть не убил… — она прервалась и прикрыла глаза на мгновение.

Секунда, за которую человек подавляет нечеловеческий ужас. Прорвавшийся в мурашках на руках и бледности побитого лица. Ужас, спрятанный в дрогнувших темных ресницах. Которые неоднократно смачивали слезы бессилия, отчаяния.

Страха.

Она открыла глаза и взгляд снова тот же, так же погано отрешен, как и она отрешена от того, о чем говорила, и от чего у меня внутренности скручивало до рвотного позыва: