Музыка лунного света - Нина Георге

Каждое утро она ступала босыми ногами в пенящиеся волны, но жажду отдаться им неизменно заглушало упрямое, непостижимое желание жить.

Один раз она сказала себе, что еще не может уйти, ведь она должна испечь Жанреми ржаной хлебец, пока они будут повторять французские слова. В другой раз она обещала поехать с ним в Трегюнк, на рынок, где продавались экологически чистые продукты. Потом, в среду, состоялся еженедельный концерт, а у нее как раз выдался выходной, и Лорин хотела во что бы то ни стало ее пригласить. И потом, если уж она здесь оказалась, разве можно было не взглянуть на островок неподалеку от Рагене, у северной оконечности пляжа Таити, до которого в отлив легко было дойти пешком. Там впервые провели ночь влюбленные из романа Бенуат Гру «Соль на нашей коже».

— Я хочу тебе кое-что сказать, — на двенадцатый день заявила Марианна Жанреми.

Он как раз увязывал тесто в льняные мешочки и опускал в кипящий на медленном огне густой суп kig ha farz, традиционный наваристый бульон с блинами, бычьими хвостами, кусочками говядины, солониной, савойской капустой и сельдереем.

Марианна отложила похожий на розочку кочан цветной капусты. Эта kaolenn-fleur выросла на поле у самого моря. Потом Марианна взяла блокнотик для заказов, служивший ей ученической тетрадью, и старательно прочитала вслух заранее заготовленную запись:

— Эта глупость. С тобой и с Лорин. Хватит ее. Посылай ей цветы каждый день. Будь мужчиной, а не… triñschin.

— Не будь щавелем? — раздраженно повторил Жанреми, диктуя Марианне задания: — Premièrement[88], смешать свиную кровь с bleud, sukr, rezin, holen, pebr[89], добавить немножко chokolad. Двойняшки Поля завтра отмечают день рождения и потребовали сладких кровяных колбасок, silzig.

Марианна собралась с духом:

— Жанреми, не silzig, Лорин!

— Deuxièmement[90], почистить кальмаров, morgazen, удалить пленку, хрящи, клюв и присоски.

Жанреми подал Марианне знак, и она спешно подвинула ему миску с пробками от винных бутылок. Он вытряхнул ее содержимое в кастрюлю с предварительно очищенными тушками кальмаров: пробка размягчает белок и белое мясо кальмара приобретет ни с чем не сравнимую нежность.

— А как насчет цветов? — взмолилась Марианна.

— А еще нужно почистить patatez![91]

— Напиши ей любовное письмо, ya?

Жанреми спасся бегством в холодильную камеру.

— Мадам! Завтра начинаются длинные летние каникулы, послезавтра сюда в Бретань нагрянет пол-Парижа. Сонные деревеньки превратятся в осиные гнезда, от туристов отбою не будет, и все как один станут требовать moules[92] и homard[93]. До конца августа у нас не выдастся ни денечка свободного; ну когда мне писать любовные письма?

— Ночью, — предложила она и добавила: — Маленький triñschin.

Слушая Марианну, мадам Женевьев украдкой улыбалась за стойкой бара. Она проверяла, хватит ли вина, до блеска ли начищены столовые приборы, бокалы, солонки и перечницы.

Мадам Женевьев возносила всем бретонским богиням благодарность за новую кухарку. Марианна прибралась в гостинице, выстирала и выгладила тонны простынь, наволочек, скатертей и гардин. Марианна возродила гостиницу к жизни.

Женевьев убедилась, что ее черное платье застегнуто на все пуговицы, и так туго зачесала волосы, что у нее заболели виски. На сей раз ей повезло. У Марианны была такая широкая душа, что туда мог зайти танкер. Хозяйка гостиницы пожалела, что сама она не столь отзывчивая и добросердечная.

Да, и в ее жизни бывали мгновения, когда казалось, что ее душа способна вместить все. Когда рядом с ней был тот, кого она любила, когда она кожей ощущала обнаженность бытия, по сравнению с которой все делалось не важным, когда любовь переполняла ее сердце и оно было готово принять в себя весь мир.

Но потом все изменилось. Судьба обрушила на нее свой гнев. Женевьев вздохнула и вышла из ресторана на набережную. На террасе садовники как раз высаживали однолетние сеянцы в фаянсовые горшки и выкашивали неопрятную траву у входа в гостиницу.

Лорин стояла, обняв метлу, которой должна была подметать террасу «Ар Мор». «Mon amour, oh, mon amour, — шептала она метле, — je t’aime[94], я тебя хочу, прямо сейчас, да, сейчас», — повторяла она и стала пританцовывать, прижав метлу к груди.

— Лорин!

Та в испуге выпустила метлу и со стуком уронила на блестящий пол. Лорин покраснела до самой челки.

— Да что с тобой! Ты совсем замечталась!

— Да, мадам. Я вообразила, что это мой возлюбленный, и мы оба голые, и он…

— Молчать! — гаркнула Женевьев.

Лорин подняла метлу и прижала ее к себе.

— Иди домой и мечтай там!

— Но его там нет.

— Его и здесь нет.

С этой девицей Женевьев теряла терпение. Природа создала ее влюблять в себя мужчин, а что она делала вместо этого? Сама влюбилась без взаимности.

Мадам Женевьев вырвала метлу у Лорин из рук.

В это мгновение на набережную по пандусу съехал старенький «рено».

Женевьев побледнела и вцепилась в ручку метлы.

Из «рено» вышел высокий, жилистый человек в джинсах, в белой рубашке с закатанными рукавами. В молодости он, вероятно, был хорош собой, а теперь его красота превратилась в выразительность, мужественность и силу, чувствовавшуюся во всем его облике.

— Это не?.. — пролепетала Лорин, от удивления широко открыв глаза.

— Да, это он. Иди в кухню, сейчас же! — приказала мадам Женевьев.

Лорин повиновалась.

— Что ты здесь делаешь? — спросила Женевьев Эколлье у человека, который подходил к ней осторожно и робко, как пугливый олень.

— Да вот приехал посмотреть, где будут останавливаться мои будущие клиенты, — ответил он голосом низким и бархатным, как ре-мажорный аккорд. — Ты, судя по всему, скоро снова откроешь гостиницу?

— Что ж, посмотрел — и уезжай, kenavo[95].

— Геновева… Пожалуйста. — Его печальный взгляд на мгновение остановился на ее непроницаемом лице и тут же скользнул прочь.