Среди восковых фигур - Инна Бачинская

– Надь, ты думай, чего говоришь! – одернул супруг. – Нечего напраслину гнать, мало ли кому твоя рожа не нравится, так сразу убийца? Не слушай ее, капитан, женщина! Партнер – строгий мужик, да, согласен, но помню, как он его вытаскивал из запоя…

– А вы нашли ее? – спросила Надя.

– Ищем, – коротко сказал Коля.

Надя ахнула:

– Не нашли? Куда же она делась?

– А кто наследник? – выступил Толя. – У него же вроде никого не было?

– И детей нету. Такое богатство неизвестно кому достанется… – Надя покачала головой.

Лица супругов горели живейшим любопытством.

– По закону, – строго сказал Коля.

– Понятно, – разочарованно протянула Надя. – Вы кушайте, а то за разговорами все стынет.

– А может, по маленькой? – предложил Толя.

– Скажите, а можно проникнуть на территорию помимо ворот? – спросил капитан.

– Ой, да сколько угодно! – воскликнула Надя. – Мы же не полигон какой-нибудь.

– Дырок полно, – поддержал супруг. – К нам одно время подростки повадились, еле отбились, полицию вызывали…

…Распрощавшись с гостеприимными соседями Кротова, капитан вернулся к охране, где застал обоих братьев. Ему уже все и так было ясно, но всякое дело надо доводить до конца.

– Вот Яша, брат, – сказал охранник. – Вместо Саши Завадского, я говорил. Так я пошел или как? А вы тут с ним разбирайтесь.

– Останьтесь на минуту, к вам тоже вопрос. Яков… как вас по батюшке?

– Илларионович. Только я ничего не знаю, работаю временно, на подхвате…

– Кто дежурил двадцать четвертого, двадцать пятого и двадцать шестого июля?

– Двадцать четвертого я, – сказал Петр. – И двадцать шестого, Саша попросил заменить.

– Не помните, когда Кротов вернулся домой в эти дни? Двадцать четвертого и двадцать шестого?

Петр кивнул, наморщив лоб.

– Двадцать четвертого суббота была, он по субботам работал. Как всегда, – сказал, подумав. – Примерно в восемь. Обычно он вертался около восьми. Я сутки работал, с восьми утра до восьми. Вроде как всегда вернулся. После восьми были только четыре машины. Значит, до восьми. После восьми мало кто, больше до восьми.

– А двадцать шестого?

Петр задумался. Пожевал губами, почесал затылок, откусил кусок ногтя на большом пальце и сказал:

– Двадцать шестого приехал днем, около трех, я еще удивился…

– Хорошо помните?

– Помню.

– Он был один?

– Вроде один…

– А точнее? Подумайте?

– Вроде кто-то сидел на переднем сиденье… Не помню, я не приглядывался.

– Мужчина? Женщина?

– Не мужчина вроде… Не помню.

Это было уже кое-что. Два свидетеля показали, что видели женщину. Соседка Надя видела ее в окне – вроде бы видела. Надя – женщина с богатым воображением, но внимательная и глаз-алмаз, скорее всего, видела. А охранник видел женщину в машине… вроде бы видел, вроде бы женщину. Показания второго свидетеля под вопросом. Да, есть еще и третий свидетель! Косвенный, правда. Экономка Настя, которая слышала звон разбитого бокала. Если это, конечно, не дамские фантазии. Федор раскопал. И в отпуск ее отправили с двадцать шестого. В сумме кое-что вырисовывается. Похоже, рыжеволосая не фантом, а живая и реальная особь. И куда же она делась? Почему затаилась и молчит? Какова ее роль в смерти Кротова?

Братья выжидательно смотрели на капитана, и он опомнился.

– Еще вопрос. Можно попасть сюда, минуя ваш пост? – Он знал ответ, но хотел подтверждения.

Охранники переглянулись, отвечать не спешили.

– Мы смотрим за машинами, – сказал наконец Петр. – Тут забор чуть не два метра, и почти на каждом доме камеры и сигнализация. – Он пожал плечами, давая понять, что забор не их дело.

Капитан не поленился и прошелся вдоль бетонного забора…

– Владочка, деточка, загадочный взгляд, полуулыбка, тайна! Уголками губ, поняла? Никаких зубов! Как я учил! Еще раз! Уже лучше, умница! Профиль! Дай профиль!

Иван Денисенко, потный, патлатый, прыгал между восковых фигур в поисках удачного ракурса. Изгибался и даже падал на пол, а потом, кряхтя, вставал, держа камеру над головой. Влада хихикала. Была она в образе Офелии – в длинном белом платье, с распущенными волосами в венке из лилий и босая. Синева под глазами, почти без грима, мертвенно-бледная, с черными губами сердечком, она напоминала актрис двадцатых годов прошлого столетия…

– Я как покойник! Не могу я так, хоть чуть-чуть! – ныла Влада. – Иван!

– Ты и есть покойник! Восковой покойник. Глазки опустила, трагизм, уголки опущены… Плачущее лицо! Бледное! Без макияжа, мы же договорились. Так, теперь смотри в сторону, прикусила губу… Я тебе что сказал? Выразительнее! В сторону! Испуг! Ужас! Поправь венок! Глаза к потолку! Ручки сложила, ну!

– Не ори! Я устала! Давай перерыв!

– Она устала! Терпи, вроде пошла карта. Вижу! Еще раз! Дай трагизма, трагизма побольше, тебя бросил хахаль, ты идешь кидаться под поезд! Не скаль зубы! Дай безумие!

– Грубиян!

– Статику дай! Ты мертвяк, поняла? Вот так!

– Сам ты мертвяк!

Иван щелкал камерой, руководя Владой, она подчинялась, правда, огрызаясь. Но они прекрасно понимали друг друга, а грызня – это так, взрывной характер плюс природная болтливость. Они заряжали друг друга, казалось, от них летели искры. Прыгающий расхристанный Иван, красномордый, с потными прядками на лбу, и тощая высокая девушка с жутким покойницким гримом…

Время от времени на пороге зала бесшумно вырастал мрачный скульптор, стоял несколько минут, опираясь плечом о дверной косяк, смотрел неодобрительно и уходил.

– По-моему, он теплый, – шептала Влада. – Смотрит, готов сожрать с потрохами. Я его боюсь! И куклы его какие-то жуткие. Сейчас придет с топором!

– С топором… много ты понимаешь, он гений… гений… гений… – бормотал Иван. – Так, рот закрыла! – рявкал он, и Влада вздрагивала. – Еще раз!

– Я устала! – капризничала она. – Давай перерыв!

– Хрен тебе, а не перерыв!

В разгар съемок в зале появился Федор. Иван перестал щелкать, бросился к другу:

– Федя, привет! Молодец, что пришел. Все, отдыхаем! Влада, тащи сюда Лиду. Перекусим. Чего-то я подустал, ребята. Пошли к Мироне!