Микроурбанизм. Город в деталях - Ольга Бредникова

Двор в фокусе: история с географией

Городские дворы не всегда были такими, какими они предстают перед нами сегодня. В прошлом веке они воспринимались преимущественно как продолжение домашнего пространства[133], будь то единоличные делянки-палисадники или же расширенное и обобществленное коммунальное пространство для вечерних посиделок у костра или праздничных застолий под открытым небом под аккомпанемент скрипучего патефона. Вышли из повседневного обихода дворовые клумбы и огороды под окнами, экзотикой стали колонки с водой и “гроздья” почтовых ящиков на открытом воздухе, исчезли лавочки и “чистилки” для обуви у подъезда. В арсенале “минувшего” и “утраченного” есть и звуки, которые исчезли вовсе или воспринимаются как “вымирающие”. Так, среди расхожих воспоминаний об аудиальном прошлом двора есть звон стекла возле пунктов приема тары, шипение воды, набираемой из общей колонки, песни под гитару: “В 60-е тогда было такое: дворовые компании, молодежь с гитарами, а сейчас…” (тетя Раиса, 70 лет, проживает в доме около 30 лет, далее в тексте – Инф. 1) – и аккордеонные переливы, которые создают и поддерживают ностальгическую атмосферу в неигровых фильмах о дворах[134]. Об угасшей практике коллективного просмотра кино во дворе напоминают ряды лавочек или пустоты на месте, где эти лавочки некогда находились.

Жильцы не без ностальгии припоминают и детские выступления на специальной сцене: “Ее срезали сейчас, там выступали дети, пели, у нас здесь вообще жизнь кипела, ‹…› двор был хороший” (Инф. 1), – и коллективные вечерние посиделки у экрана: “Это вот я еще помню, приезжала такая штука, ну проектор… и крутили фильмы во дворе… бесплатно” (Тамара, 44 года, проживает в доме около 30 лет, далее в тексте – Инф. 2). Снижение молодежной активности во дворе жильцы связывают и с развитием технических средств: “Они слушают негромко музыку – у нас такие сейчас телефоны” (Инф. 2), и со сменой рекреативных локаций: “Молодежь очень мало сейчас сидит, они уходят вон – у них Пушкинская, там «движуха» ‹…› дворы пустеют” (Инф. 2). Накапливающий память двор становится не только видом с сентиментальной открытки, но и фонотекой воспоминаний, не лишенной меланхоличности.

Городской двор в своем своеобразии может быть описан не только со стороны генеалогии, но и географии. Так, парадный версальский курдонер, полукруглый по форме и снабженный выходом на людную площадь, коренным образом отличается от уединенного римского атриума, сокрытого от посторонних в глубине усадьбы, а обнесенный высоким забором монгольский хашан никогда не огласится журчанием фонтана наподобие “прозрачного” и гостеприимного средиземноморского патио. Образ двора, взятого в его локально-географической специфике, может задаваться своеобразием аудиального рисунка: так, старожилам Киева дворы помнятся наполненными пронзительными звуками медного рожка керосинщика, выкриками старьевщика и “душещипательными песнями” слепых попрошаек[135], в Тбилиси – переливами “урочных голосовых и фортепьянных гамм”, дудочкой молочника и криками мацонщика[136]. В Москве речь идет прежде всего об арбатском дворе – хронотопе жизни, разворачивающейся в декорациях ХХ века. Характерное пространство и время проходят через призму личного опыта проживания и воспроизводятся в песнях альбома Булата Окуджавы “Музыка арбатского двора”: арбатский двор предстает в его творчестве как небольшой, то залитый капелью, то завешенный бельем, “двор с человечьей душой”, воплощающий уют “старой”, до строительства проспекта Калинина, Москвы.

Особое место в морфологии городских дворов принадлежит гулкому и угрюмому питерскому двору-колодцу, чья аутентичность, впрочем, становится предметом для дискуссии на форумах: “Если вам хочется погулять именно по дворам-колодцам – вам не в Питер – а в Одессу”[137]. Иногда споры о чистоте идентификации двора сопровождаются введением региональных обозначений типа “двор-колодец «по-южному»”[138]. Архитектоникой замкнутых форм он близок к северному колодцу, только этот колодец – зеленый. В травелогах и архитектурных летописях Ростова-на-Дону тоже приводятся примеры “колодцев”, иногда сохранившихся с прошлого века[139].

Но типичные ростовские дворы застройки “довоенного” периода представляют собой обжитые десятилетиями совместные придомовые территории увитых виноградом двух-, трехэтажных строений с внешними железными и деревянными лестницами типа террасы. Коммунальность таких мест не в последнюю очередь задается расположением общих удобств во дворе и поддерживается натянутыми между домами бельевыми веревками. Тема “душевного” и антикварного уюта местных дворов развивается ростовскими блогерами: “Южные ростовские дворы, интимные и живые ‹…› Во дворах Ростова-на-Дону остановилось время”[140], – эксплуатируется городским общепитом. Так, кафе “Старый дворик” на центральной улице не только декорировано фотографиями дореволюционного Ростова, но и использует внутренний дворик в качестве летней площадки.

В прошлом веке Ростов постепенно застраивался сеткой пяти– и девятиэтажек, появилась и точечная высотная застройка, и современные жилые комплексы с обособленной (в том числе и дворовой) инфраструктурой. Новые строения появляются не только на неосвоенных окраинах, но и в старом городе, который перестраивается, уплотняется, идет под снос. Так создаются, преобразуются или уничтожаются сложившиеся издавна дворовые локации; типовые микрорайоны с некогда стандартной планировкой превращаются в сегментированные, дробные и неоднородные пространства с меняющимися сообществами, распорядками и конвенциями – в том числе звуковыми.

Двор как форма для звука

В конституировании звуковой формы двора – тех пределов, где его собственное аудиальное наполнение различимо на фоне общегородского, – ключевую роль часто играют строительные и планировочные решения. Степень и способы обособления двора от улицы влияют на то, насколько отчетливо и в каких границах проявляется его звуковая специфичность. Важными обстоятельствами здесь становятся замкнутость или открытость, наличие пустот или их отсутствие. Так, контур двора одиноко стоящей многоэтажной “свечки” может условно обозначаться лишь разметкой асфальтного покрытия или бордюром, отделяющим детскую площадку от автостоянки, подставляя придомовые территории всем аудиальным ветрам. Параллельно расположенные “хрущевки” в районах 60-х годов постройки замыкают пространство лишь с двух сторон – и такая полузамкнутость растворяет “собственные” звуки двора в шуме окрестностей. В обширном дворе советских панельных “коробок”, сообщающемся с внешним пространством посредством узких зазоров и (или) арок, стены домов удерживают и усиливают звуки эхом. Геометрия компактного “довоенного” дворика тоже может четко задаваться плотно сомкнутыми стенами многоэтажных строений, а связь с улицей осуществляться посредством подворотни (она же – “проходня”[141]).