Легкое дыхание - Иван Бунин

— А? Что? — спрашивает Яков Петрович.

— А ведь по потолку-то кто-то ходит.

— Кто ходит?

— А вы послушайте-ка!

Яков Петрович слушает: ходит!

— Да нет, это всегда так, — ветер, — говоритон наконец, зевая. — Да и трус же ты, брат! Давай-ка лучше спать.

И правда, сколько уже было толков про эти шаги на потолке.Каждую непогожую ночь!

Но все-таки Ковалев, задремывая, шепчет с глубоким чувством:

— Живый в помощи вышняго, в крове бога небеснаго… Неубоишися от страха нощнаго, от стрелы, летящия в дни… На аспида и василисканаступиши и попреши льва и змия…

И Якова Петровича что-то беспокоит во сне. Под шум метелимерещится ему то гул векового бора, то звон отдаленного колокола; слышитсяневнятный лай собак где-то в степи, крик работника Судака… Вот шуршат у крыльцасани, скрипят чьи- то лапти по мерзлому снегу в сенцах… И сердце Якова Петровичасжимается от боли и ожидания: это его сани, а в санях — Софья Павловна, Глаша…подъезжают они медленно, забитые снегом, еле видные в темноте бурной ночи…едут, едут, по почему-то мимо дома, все дальше, дальше… Их увлекает метель,засыпает их снегом, и Яков Петрович торопливо ищет рог, хочет трубить, зватьих…

— Черт знает что такое! — бормочет он, очнувшись иотдуваясь.

— Что это вы, Яков Петрович?

— Не спится, брат! А ночь давно, должно быть!

— Да, давненько!

— Зажигай-ка свечку-то да закуривай!

Кабинет озаряется. Щурясь от свечки, пламя которойколеблется перед заспанными глазами, как лучистая, мутно-красная звезда,старики сидят, курят, с наслаждением чешутся и отдыхают от сновидений… Хорошопроснуться в долгую зимнюю ночь в теплой, родной комнате, покурить, поговорить,разогнать жуткие ощущения веселым огоньком!

— А я, — говорит Яков Петрович, сладкозевая, — а я сейчас вижу во сне, как ты думаешь, что?.. Ведь приснитсяже!.. Будто я в гостях у турецкого султана!

Ковалев сидит на полу, сгорбившись (какой он старенький ималенький без поддевочки и со сна!), в раздумье отвечает:

— Нет, это что — у турецкого султана! Вот я сейчасвидел… Верите ли? Один за одним, один за одним… с рожками, в пиджачках… малмала меньше… Да ведь какого транташа около меня разделывают!

Оба врут. Они видели эти сны, даже не раз видели, но совсемне в эту ночь, и слишком часто рассказывают их они друг другу, так что давнодруг другу не верят. И все-таки рассказывают. И, наговорившись, в том жеблагодушном настроении, тушат свечу, укладываются, одеваются потеплей,надвигают на лоб шапки и засыпают сном праведника…

Медленно наступает день. Темно, угрюмо, буря не унимается.Сугробы под окнами почти прилегают к стеклам и возвышаются до самой крыши. Отэтого в кабинете стоит какой-то странный, бледный сумрак…

Вдруг с шумом летят кирпичи с крыши. Ветер повалил трубу…

Это плохой знак: скоро, скоро, должно быть, и следа неостанется от Лузезаровки!

1895

I

Путь к Донцу, к древнему монастырю на Святых Горах,пролегает на юго- восток, на Азовские степи.

Ранним утром великой субботы я был уже под Славянском. Но доСвятых Гор оставалось еще верст двадцать, и нужно было идти поспешно. Этот деньмне хотелось провести в обители.

Предо мной серело пустынное поле. Один сторожевой курганстоял вдалеке и, казалось, зорко глядел на равнины. С утра в степи былопо-весеннему холодно и ветрено; ветер просушивал колеи грязной дороги и шуршалпрошлогодним бурьяном. Но за мной, на западе, картинно рисовалась на горизонтегряда меловых гор. Темнея пятнами лесов, как старинное, тусклое серебро чернью,она тонула в утреннем тумане. Ветер дул мне навстречу, холодил лицо, рукава,степь увлекала, завладевала душой, наполняла ее чувством радости, свежести.

За курганом блеснула круглая ложбина, налитая весеннейводой. Я свернул к ней на отдых. Есть что-то чистое и веселое в этих полевыхапрельских болотцах; над ними вьются звонкоголосые чибисы, серенькие трясогузкищеголевато и легко перебегают по их бережкам и оставляют на иле свои тонкие,звездообразные следы, а в мелкой, прозрачной воде их отражается ясная лазурь ибелые облака весеннего неба. Курган был дикий, еще ни разу не тронутый плугом.Он расплывался на два холма и, словно поблекшей скатертью из мутно-зеленогобархата, был покрыт прошлогодней травой. Седой ковыль тихо покачивался на егосклонах — жалкие остатки ковыля. «Время его, подумал я, — навсегдапроходит; в вековом забытьи он только смутно вспоминает теперь далекое былое,прежние стони и прежних людей, души которых были роднее и ближе; ему, лучше насумели понимать его шепот, полный от века задумчивости пустыни, так многоговорящей без слов о ничтожестве земного существования».

Отдыхая, я долго лежал на кургане. С полей уже тянулотеплом. Облака светлели, таяли. Жаворонки, невидимые в воздухе, напоенномпарами и светом, заливались над степью безотчетно-радостными трелями. Ветерстал ласковый, мягкий. Солнце согревало меня, и я закрывал глаза, чувствуя себябесконечно счастливым. В южных степях каждый курган кажется молчаливымпамятником какой-нибудь поэтической были. А побывать на Донце, на МаломТанаисе, воспетом «Словом», — это была моя давнишняя мечта. Донец виделИгоря, — может быть, видел Игоря и Святогорский монастырь. Сколько разразрушался он до основания и пустели его разбитые стены! Сколько претерпел он,стоя на татарских путях, в диких степных равнинах, когда иноки его были ещевоинами, когда они переживали долгие осады от полчищ диких орд и воровскихлюдей!

Скрип телеги, на которой сидел старик, свесив с грядки ногив допотопных сапогах, и сопение волов, которые, покачиваясь и вытягивая шеи,придавленные тяжелым ярмом, медленно тащились по дороге, разогнали мои думы. Язашагал еще поспешнее.

Полоса леса серовато чернела вдали. Я не сводил с нее глаз,думая, что за лесом-то и откроется долина Донца и Горы. Лес оказался оченьстарым, заглохшим. Меня поразила его безжизненная тишина, его корявые, иссохшиедебри. Замедляя шаги, я с трудом пробирался по хворосту и бурелому, которыйгнил в грязи глубоких рытвин дороги. Ни одной птицы не слышно было в чащах.Иногда дорогу затопляло целое болото весенней воды. Сухие деревья сквозиликругом; их кривые сучья бросали слабые, бледные тени.

Скоро, однако, в пролете лесной дороги снова проглянулапросторная, вольная даль. Сухой степной ветер все усиливался, разгоняя в яркомвесеннем небе белые облака, делая даль бесконечной. Монастыря же все не было.

Хохол, к которому я подходил с расспросами о дороге, рослыймужик с маленькой головой, одетый в короткую, словно из осиновой коры сшитую,свитку, не спеша шел за плугом. Плуг тащили четыре вола, а волов вела девочка.