Всеобщая история любви - Диана Акерман

По мере развития действия «Ромео и Джульетты» главные герои показывают, что существуют разные виды любви. Теренс Джон Бью Спенсер суммирует эти положения в своем комментарии к изданию пьесы, выпущенном Penguin:

Юные герои «Ромео и Джульетты» – горячие головы или горячие чресла; эти герои решают, что они смертельно влюблены и должны немедленно пожениться, хотя не обменялись и сотней слов. «Дай мне моего Ромео», – требует Джульетта с резкой и доверчивой наивностью. Но даже ее пугает та скорость, с которой развивается их роман:

Использование в пьесе образов молнии и пороха напоминает нам о том, насколько взрывоопасна ситуация, насколько накалены их чувства и как сама жизнь сгорает подобно мелькнувшей в ночи прекрасной искре. В сцене у балкона лунной ночью, исполненной нежности, страсти, прекраснейших из когда-либо написанных слов, влюбленные предстают вздыхающими о любви под луной и звездами, трепетно чуткими в мире света и теней. После такой близости под покровом ночи их тайный брак уже неизбежен. Потом они понимают, что не могут жить друг без друга. Череда многочисленных препятствий и ужасных недоразумений приводит влюбленных к самоубийству. По иронии судьбы, ужас от их гибели помогает враждующим семьям помириться. Таким образом, любовь изображается как посланница, которая может ходить между врагами и вершить свой собственный третейский суд. И это верно с точки зрения биологии, на самом базовом уровне, как бы ни выражали эту мысль, – как «соперничающие существа объединяют усилия ради взаимной пользы» или как «любовь может сделать врагов любовниками». Почему мир без любимого кажется непригодным для жизни? Почему подросток оставляет надежду на вечную любовь и на то, чтобы быть любимым когда-нибудь в жизни?[32]

Однако «Ромео и Джульетта» – это всего один ренессансный образец радикальной идеи, распространявшейся среди буржуазии: что любовь может и не противоречить браку. Пьеса была обращена ко многим уровням и ко многим социальным классам – отчасти потому, что семейная жизнь начала меняться. Сражений стало меньше, дела удерживали людей вблизи от дома, муж и жена проводили вместе больше времени, и они, естественно, хотели, чтобы их союз был приятным. Буржуазия была не прочь предаваться удовольствиям куртуазной любви, но без ощущения греховности. В 1570 году Роджер Ашем сетовал:

Придворная жизнь создала такие роскошь и великолепие, о каких не говорилось даже в мифах и легендах. У придворных – и у мужчин, и у женщин – были особые наряды для разного времени суток, изящные украшения и одежда, которая не скрывала тело, но облегала его так, чтобы подчеркнуть половые признаки[33]. Короли устраивали театральные феерии для тысяч гостей, длившиеся несколько дней подряд. Подобно тому как в Средние века у рыцарей имелись правила куртуазной этики, которым полагалось следовать, так и в эпоху Возрождения придворные стремились к определенным идеалам. Дам не только боготворили издалека; им надлежало быть остроумными, учтивыми, начитанными, сведущими в политике и в текущих событиях – одним словом, занимательными собеседницами. Неженатым мужчинам и незамужним женщинам позволялось какое-то время проводить вместе, и влюбленного не обязывали подвергать себя испытаниям вроде старомодных поисков приключений во имя дамы. Поскольку считалось, что любовь устремлена к добру и красоте, ее защищали как нечто изысканное и благородное. Мужчин и женщин поощряли часто встречаться, узнавать друг друга, говорить о любви сколько угодно, испытывать влечение, но не стремиться завязать интимные отношения. В этом отношении ухаживания были все еще средневековыми – целомудренным периодом, наполненным муками как можно более долгого ожидания, длившегося до того, пока влюбленные наконец не вступали в интимные отношения. Ожидание могло быть скучным, так что в моду вошел искусный флирт. Весь вздор, связанный с рыцарскими поступками, поисками приключений и преданным культом куртуазной любви, теперь считался устаревшим. У каждого закона есть свои нарушители, и не все играли по правилам. Мужчины по-прежнему обожали своих дам, которым они признавались в любви, но спали с любовницами и проститутками. За девственность велась постоянная борьба, с переменным успехом. Девушки соглашались воздерживаться от того, чтобы их соблазняли, а мужчины соглашались их соблазнить. А люди семейные боролись за то, чтобы завоевать добродетель.

В XVIII веке, когда вновь появилось стремление к изысканному и приличному, царил неоклассицизм и религия сдалась перед верой в разум, науку и логику. Если природа и человеческая натура были упорядоченными частями часового механизма Вселенной, заведенного бесстрастным Богом, то тогда и человеческим существам – малым богам – следовало сохранять подобную сдержанность. Все должны были таить свои истинные чувства. Люди сходили с ума по балам-маскарадам; стало модно скрывать то, что было на сердце, а элегантно-высокопарные обороты речи помогали соблюдать стильную отстраненность. Этикет требовал обмена любезностями, бесконечными словесными реверансами и неукоснительного соблюдения установленных правил поведения. Влюбленные были связаны этими обобщенными правилами хорошего тона. Правила куртуазии включали церемонные поклоны, нюханье табака, а дамы использовали веера, чтобы подавать ими сигналы. Витиеватость и манерность – все это было разновидностью социальной дрессуры. Дама могла принимать гостей в неофициальной обстановке – лежа в постели или в ванне, – ибо предполагалось, что и она, и ее посетители будут одинаково скрывать свои чувства.