Мой собственный Париж - Элеонора Браун

Мы никогда не забываем ощущение от какого-либо места. Так, Париж проявляется в аромате спелых персиков, постукивании каблуков о плитку, осунувшихся ветках платана, бросающих тень на набережные, и, конечно, в вечно текущей болотно-зеленой Сене. В той неотъемлемой дрожи от холодных, многовековых, испачканных сажей соборов – реликвиями истории и тайн под пронзительно-голубым небом. Однако ощущать и знать Париж – не одно и то же, мне пришлось потратить всю свою жизнь на поиски той самой связи с этим городом.

Впервые я приехала в Париж в далеком сентябре. Все, что нажито, лежало в рюкзаке за спиной. Мы с подругой проснулись в общаге École de Médecine в латинском квартале. Два студента-медика, которые всю ночь пробыли на дежурстве, любезно предоставили нам свои кровати. Конечно же, они ожидали, что следующим утром мы, естественно, проснемся с ними в одной постели. Я хорошо помню уют пухового одеяла, солнца, льющегося из высоких окон, и двух ухмыляющихся студентов, приветствовавших нас черным кофе и миской персиков. Сладкий сок персиков окрасил наши подбородки. Мы поблагодарили их, пытаясь выйти из комнаты, ускользнув из их объятий, и клятвенно обещая им вернуться. Каким-то образом мы так никогда и не вернулись.

В тот первый сентябрь, одетая в фланелевую рубашку déclassé и джинсы, я разыскивала знаменитого писателя, получившего Гонкуровскую премию, Ромэна Гари. Его книга «Обещание на рассвете», которую я читала в подростковом возрасте, открыла во мне возможность писать. Его проза и истории вдохновили меня.

В ответ на мое фанатское письмо он прислал рукописную записку с обратным адресом на конверте. Понятное дело, я восприняла это как приглашение – каждый совершает ошибки по молодости, и держа в руках охапку оранжевых ноготков, купленных на ближайшем рынке, постучала в огромную резную деревянную дверь белокаменного дома семнадцатого столетия на левом берегу Парижа.

– Простите, я вас знаю? – спросил черноволосый мужчина с усами в тон и завораживающими глазами сине-голубого цвета, полных любопытства.

Я замялась и буквально лишилась дара речи, осознав, что совершила ужасный faux pas[2] – ведь он ежедневно получает письма от поклонников со всего мира. Моя юношеская или же наивная уверенность куда-то резко улетучилась. Что я о себе возомнила? Разве я и вправду думала, что смогу повести себя и с теми студентами-медиками, и с известнейшим писателем вот так?

– Минуточку, – сказал он и захлопнул дверь.

Сгорая от стыда, я прислонилась к деревянному проему коридора, который сиял солнечными лучами, исходящими из стекол в стиле арт-нуво, я так старалась сделаться маленькой-маленькой, лишь бы убежать подальше от этой спиральной лестницы, этого дома. Однако буквально через мгновение он вернулся.

– Не хотите ли чашечку кофе?

Я кивнула и таки выдавила:

– Конечно.

Уже через несколько минут мы шли по узкой улице Rue de Bac в направлении небольшого кафе, в котором он был постоянным посетителем и где на цинковой стойке его уже ждала чашка кофе и сигара.

– А для девушки? – поинтересовался мужчина за барной стойкой у месье Гари.

– Она будет то же самое.

Так я впервые выкурила сигару и выпила свой первый эспрессо с известным французским писателем, стоя за стойкой и пытаясь не поперхнуться и не съежиться от горечи кофе, прилагая все свои умственные усилия, дабы звучать образованной и глубокомыслящей.

Он же ни словом не обмолвился о моих неуклюжих попытках казаться благородной. Великодушный человек, он рассказал мне о своей жизни, о том, что на днях расстался со своей женой, актрисой Jean Seberg, и об их распрях о доме на Майорке. О всех тех «обыденных» вещах для столь известного писателя. Мы совершенно не говорили о литературе, хотя я мечтала поговорить именно о ней. Все же эта встреча в кафе убедила меня в моем намерении начать писать. Однако мне потребовался не один год, чтобы все так же в Париже найти подходящую историю. Где-то в сентябре моя подруга Сара пригласила меня в еще не реконструированный район Marais показать, где во времена немецкой оккупации пряталась ее мама. Семья ее мамы была арестована французской полицией, а ей самой пришлось скитаться и прятаться, носить желтую звезду на одежде и ходить в школу до самого освобождения Парижа. К сожалению, ее семья так и не вернулась.

Я никогда не ощущала так близко войну, как тогда, стоя на узкой улице rue des Rosiers напротив ее дома в еврейской части города, у здания, где столь много жизней были затронуты одной трагедией.

Меня всецело пленило то столкновение настоящего и прошлого, которое я ощутила, представляя жизнь мамы Сары. Казалось, призраки парили не где-то вне досягаемости, а прямо там, в глубине темных ниш здания. Я никогда не забуду ту дрожь от встречи с прошлым.

Восхищение Парижем – это наша семейная черта. Мои дядя и отец, родом из Чикаго, не имея ни капли французской крови, были настоящими франкофонами. В детстве мой отец читал мне Чарльза Диккенса «Повесть о двух городах», издательства XIX века, со страшными, вырезанными по дереву иллюстрациями. По сюжету, Париж был полон революционеров, мужчин в сюртуках и Мадам Дефарж, сражающей всех своим злобным взглядом.