Этот сладкий запах психоза. Доктор Мукти и другие истории - Уилл Селф

Теперь, будучи мертв, Дилип Мукти больше не пугался фейерверков на Дивали, а потому, оседлав дорожный знак на углу, принялся аккуратно подпиливать свои ухоженные ногти, монотонно ругая Шиву за его профессиональное преступление. «Несомненно, Шива, — зудел он гундосым, с примесью хинди, голосом, долетавшим до настороженных ушей сына через створку окна, — это очень, очень плохо. Для меня очевидно, что ты повинен в смерти того пациента. Ввязавшись в немыслимую дуэль, ты лишил человека жизни. Ты всегда был импульсивным болваном, а теперь к тому же стал убийцей.

Этот человек рассказал мне о твоей связи с ним и о том, как ты отправил его к Баснеру. Этот человек, — он указал на изгородь из бирючины позади себя, — в самом деле расстроен, кто станет его винить?»

«Меня крючит, док Мукти, совсем паршиво. — Роки вылез из кустов и, трясясь и дергаясь, встал рядом с мертвым отцом Шивы. — Да, я псих, и все такое, но теперь я совсем того, и обратно, по ходу, никак. Тебе, в натуре, должно быть стыдно, чувак. Без вариантов».

Шиве действительно стало жутко стыдно, он вспотел, сидя на кровати, в этот момент Свати издала стон, Моан захныкал, и холодный рассвет полосами вспыхнул на скатах крыш. Но сильнее стыда Шива чувствовал страх. Если Баснер сядет, то утащит его следом, как пить дать. Не ходить на работу тоже бессмысленно, если не сказать хуже. Это при нынешних обстоятельствах могло быть истолковано только как свидетельство вины.

Тем утром больше не было новостей о смерти Роки — утром, которое завершилось попытками Шивы восстановить ускользающий образ женщины, чье лицо выглядело так, словно вылеплено из глины судмедэкспертом. За обедом — Шива поедал его в одиночестве, делая вид, что читает потрепанный номер БЖП, — тоже не удалось услышать ничего нового ни про Баснера, ни про его преступление. Не изменилась ситуация и на следующий день, большую часть которого Шива провел в попытках угадать истинную — или еще какую — причину претензий маленькой девочки по имели Мавритания, утверждавшей, что родная тетка домогалась ее посредством расчески.

Так и не восстановив душевного равновесия, Шива находился в полной уверенности, что это всего лишь затишье перед бурей, которая разнесет в щепу тростниковую лодчонку его давшей течь карьеры. Сон пропал, притаившись в углах спальни. Дрожащий, с ввалившимися глазами, Шива по утрам ехал в метро из Кентона, ощущая себя пассажиром поезда призраков в компании теней своего отца и Роки. Роки посмертно достиг свободного владения английским, что побуждало его использовать всевозможные поэтические тропы и описательные гиперболы: «Поезд снова землю роет, прет как червь сквозь мертвеца… — Он медленно покачивался, держась за поручень и бормоча Мукти прямо в ухо: — Точно яйца из личинки, из тягучего туннеля вылезают поезда, проникая прямо в сердце. Что ж теперь, дружище Мукти, станешь Мухти, верно, да? Зажужжишь небось тогда?»

Через три недели этих жутких видений Шива был уже почти готов поддаться страху и связаться с Баснером, Королевским колледжем, да хоть с самим Генеральным медицинским советом, готов был выложить всю правду о «дуэли». Но на выручку пришел сам противник: продемонстрировав умение держать паузу, в течение которой Шива чуть не отправился на тот свет, Баснер выбрал момент и отразил слабый удар, нанесенный смертью Роки, в письменной форме:

«Дорогой Шива,

Я должен был связаться с Вами несколькими неделями ранее, учитывая несчастные события вокруг смерти Вашего бывшего пациента Джеральда Нэвилла (по кличке „Роки“), но мне пришлось принять участие в конференции в Лодзи, где я делал доклад на тему эндемичности славянской бедности. Само собой, Вы слышали о том, что произошло. Подозревая закрытую головную травму, поскольку других объяснений такой чрезвычайно эмоциональной неустойчивости и повышенной агрессивности Роки не наблюдалось, я должен был его усмирить: для того, чтобы снять сканы, было прописано успокоительное. К несчастью, у него обнаружился артериальный склероз в прогрессирующей форме (возможно, побочный эффект — хоть я ни в коей мере не подвергаю сомнению Ваши методы лечения — чрезмерной дозы внутримышечных уколов хлорпромазина, которые получал больной), что в такой стрессовой ситуации и привело к смертельному сердечному удару.

Шива, я уверен, что Вы, как и я, отвергаете установившуюся безнравственность, пасующую перед профессиональной этикой истинной психиатрии. У меня также не вызывает никаких сомнений, что Вы, как и я, переживаете боль каждого из своих пациентов столь же глубоко, как если бы на его месте был Ваш родственник. В этой связи, я прошу Вас, хоть нас и разделяют пространство и время: давайте вместе почтим память Роки слезами горечи».

Шива почувствовал себя подопытной крысой, принужденной волочить огромную опухоль по кругу клетки вивисектора. Он почтил слезами горечи свою скромную персону, которой манипулировали с таким чудовищным вероломством. Но ниже следовало:

«Возвращаясь к постылой прозе: явно те же слухи, что дошли до меня здесь, в „Хис“, касающиеся Вашего участия в деле больного — хотя и в другой форме и с иными подробностями — просочились к Вам в „Сент-Мангос“ и представили меня в невыгодном свете, отведя мне ведущую роль в произошедшем. Уверен, что МЫ ПРЕКРАСНО ПОНИМАЕМ ДРУГ ДРУГА, — Баснер, в отличие от иных эпистолярных борзописцев, не использовал прописных букв; таковыми их видели глаза Шивы, — И ДЛЯ НАС НЕТ НАДОБНОСТИ ПОСВЯЩАТЬ ПОСТОРОННИХ В НАШИ ТЕРАПЕВТИЧЕСКИЕ ДЕЛА».

Он понимал! И понимал, что Шива понимает, и хотел сказать… да, он хотел сказать, что теперь это только между ними и что он не предаст это дело огласке, что он готов вести борьбу до конца.

«Именно поэтому, — буквы снова стали поменьше, — я направляю к Вам еще одного из своих пациентов с целью получения Вашей экспертной оценки».

Шива услышал скрежещущий, щелкающий звук, идущий из вестибюля, будто какое-то насекомое размером с человека поедало край ковра, прибитого к неровному старому паркету.

«Его зовут Мухаммед Кабир, и у него самые четкие и развитые галлюцинации из всех, какие я только имел счастье встречать за всю свою сорокалетнюю врачебную практику. Составные элементы видений Кабира общеизвестны: паранойя, навязчивое стремление законспирироваться из-за причин этнического характера, но полное развитие сценария, включая внимание к деталям времени и места, дает нам совершенно уникальный случай. НЕ СОМНЕВАЮСЬ, — прописные буквы вернулись, — ЧТО С ВАШЕЙ ТЕОРЕТИЧЕСКОЙ ПОДГОТОВКОЙ И ВОЗМОЖНОСТЬЮ КЛИНИЧЕСКОЙ ЭКСПЕРТИЗЫ ВЫ СМОЖЕТЕ ПРОНИКНУТЬ В САМУЮ СУТЬ ЯВЛЕНИЯ.

Остаюсь, как всегда, Вашим другом и коллегой,

д-р Зак Баснер».

Шива засунул письмо под бюро и чернильный прибор с надписью «Мазь от герпеса „Зовиракс“» (в комплекте с лотками для мелких бумажек) и взял папку из буйволовой кожи, в которой были медицинские записи. Для человека с «исключительно развитыми галлюцинациями» папка оказалась на удивление тощей. Кабир, выросший на окраине Бирмингема, в Мозли, едва ли вообще болел в своей жизни. Имелись обычные детские болячки и подростковое воспаление гланд. Затем был перерыв в несколько лет, когда он вообще не обращался к врачам. А потом — пожалуйста: приступ психического расстройства, кататония. Два месяца он провел в доме родителей, прикованный к постели и страдающий недержанием; все это сопровождалось перманентным беспорядочным бредом. Кабира обнаружили, когда он прыгал и скакал у обочины трассы М-25 в Саут-Мимс, вооруженный охотничьим арбалетом, с помощью которого пытался подстрелить камеру наблюдения. Его задержали на бечевнике[30]Манчестерского водоканала, где он заставлял каких-то подростков слушать убойные проповеди из Корана. В «Харрогит» на Маркет-сквер он раздавал флаеры с надписью: «ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПЛАН». В конце концов, Кабир попал на орбиту Баснера, еще одного ревущего метеорита, бороздящего просторы городского космоса.