Биология добра и зла. Как наука объясняет наши поступки - Роберт Сапольски

Вопреки утверждениям некоторых экономистов, мы не рационально мыслящие автоматы, делающие оптимальный выбор. В экономических играх мы щедрее, чем предсказывает логика; мы делаем вывод о чьей-то вине, основываясь на доводах разума, а затем назначаем виновному наказание, повинуясь эмоциональному порыву; принимая в ситуации в вагонетками решение о спасении пятерых за счет смерти одного, участники эксперимента делятся примерно поровну в зависимости от того, нужно толкать человека на рельсы или нажимать на рычаг; мы с легкостью удерживаемся от жульничества в обстоятельствах, когда никто этого все равно не узнает; мы принимаем твердые моральные решения и не понимаем почему. Хорошо бы нам как-то систематизировать нашу иррациональность.

Иногда мы стараемся от этой иррациональности избавиться. Приведем простой пример: как мы заставляем себя помириться. Ведь обменяться рукопожатием предстоит не друзьям, а врагам, которые ненавидят друг друга и всем организмом сопротивляются сближению. То есть приходится как-то подавлять животную, иррациональную ненависть, чтобы она не мешала примирению. Еще одна область, в которой требуется работа над своей иррациональностью, – это расхождения между сознательно сформулированными принципами и бессознательными предубеждениями. Как мы видели, пропасть Свои/Чужие можно сузить, если бессознательную пристрастность вывести на уровень сознания. Этим не убрать предубежденности: понятно, что логикой не победишь то, что родилось не из логики. Но выявление скрытых от сознания предрассудков укажет, на что направить контроль, чтобы уменьшить их влияние. Этот подход относится ко всем аспектам поведения, которые формируются автоматически, на уровне подсознания, на уровне организма и физиологии, неосознанно – там, где рационализация поступка происходит уже по его стопам. Например, каждый судья обязан знать, что его судебные решения зависят от того, насколько он голоден.

Также необходимо отметить феномен иррационального оптимизма, свойственного многим людям. К примеру, человек может вполне адекватно оценивать риск некоторого поступка, но когда дело касается вероятности пострадать самому, то появляется неоправданная легкомысленность: «Ну, со мной такое не случится». В целом иррациональный оптимизм – это прекрасно, и именно поэтому клиническая депрессия настигает 15 % людей, а не 99 %. Но, как подчеркнул нобелевский лауреат, психолог Даниэль Канеман, во время войны иррациональный оптимизм будет иметь катастрофические последствия. Он может проявляться в самых разных формах, начиная от радостной убежденности, что Бог на нашей стороне, и заканчивая ошибками военных стратегов, которые систематически переоценивают возможности своих войск и недооценивают силу противника: лозунги типа «Да мы их сейчас шапками закидаем, вперед и с песней!» превращаются в логический план действий{982}.

Отметим еще одну, последнюю, область, где значимым образом проявляется иррациональность. Я говорю о «священных ценностях» из главы 15, в которой описано, как чисто символический акт может оказаться важнее, чем любые конкретные и вещественные уступки. Чтобы договориться о перемирии, понадобится рациональный ум, но ключом к поддержанию длительного мира будет учитывание иррациональной значимости святынь.

Видеокамеры заполонили современный мир; территория «частной жизни» угрожающе сужается. Но ученые находят всё новые способы подглядывать за жизнью в самых разных ситуациях. И это приводит к неожиданным выводам.

Исследователи наблюдали за поведением болельщиков во время футбольных матчей (т. н. футбольным хулиганством), драками между этническими и националистическими группами, болельщиками команд-противников или, как это часто случается, за выяснением отношений среди скинхедов правого толка. Видеоряд подобных эпизодов показывает, что очень немногие действительно машут кулаками. Большинство стоят в сторонке (типа зрители) или носятся вокруг как ненормальные. Львиная доля тех, кто все-таки вступает в драку, наносит пару бесполезных тычков и тут же обнаруживает, что вообще-то от ударов болит рука. Те же, кто умеет драться, составляют крошечное меньшинство. Как написал один исследователь, «люди ужасно неловки, когда дело касается [контактного] боя, хотя с развитием цивилизации у нас это стало получаться лучше»{983}.

Еще более интересны свидетельства того, что у людей существует сильный внутренний запрет на нанесение телесных повреждений с близкого расстояния.

Как раз на эту тему преподаватель военного дела, полковник армии США в отставке Дэвид Гроссман написал в 1995 г. книгу «Об убийстве: Психологические последствия уроков убивать на войне и в обыденной жизни» (On Killing: The Psychological Cost of Learning to Kill in War and Society»){984}.

Автор выстроил повествование вокруг анализа фактов битвы при Геттисберге. Из 27 000 собранных после сражения однозарядных винтовок почти 24 000 оказались заряженными; 12 000 из них были заряжены уже не в первый раз, причем 6000 перезаряжали от трех до десяти раз. Будто бы многие бойцы, стоя посреди поля боя, думали: «Скоро придется стрелять, хорошо бы перезарядить ружье». Это оружие нашли в том месте, где шла самая горячая схватка, и солдат рисковал жизнью, останавливаясь для перезарядки винтовки. В этой битве причиной большинства потерь стал артиллерийский огонь, а не рукопашная схватка пехотинцев. Находясь в гуще безумного сражения, большинство участников были заняты перезарядкой оружия, хлопотами с ранеными, многие выкрикивали приказания, удирали прочь, находились в полуобморочном состоянии…

Точно так же, но уже в ходе Второй мировой войны, лишь 15–20 % солдат использовали свое оружие по назначению (причем многие выстрелили вообще всего по одному разу). А остальные? Передавали распоряжения, помогали подносить боеприпасы, заботились о соратниках – но не целились в стоящего рядом врага, не нажимали на спусковой крючок.

Военные психологи специально делают упор на то, что в пылу сражения бойцы противоборствующих сторон стреляют друг в друга не из ненависти или повинуясь приказу и даже не из-за осознания того, что враг пытается убить их самих. Стреляют, чтобы поддержать псевдородство: защитить товарищей, не подвести тех, с кем встал плечом к плечу. Но если отставить в сторону эти мотивации, люди выказывают сильное неприятие убийства с близкого расстояния. Больше всего противятся схватке врукопашную, если приходится орудовать ножом или штыком. Следующее по силе сопротивление вызывают выстрелы из пистолета с близкого расстояния, затем идет использование дальнобойных орудий… Проще же всего бывает сбросить бомбу или открыть артиллерийский огонь.