Биология добра и зла. Как наука объясняет наши поступки - Роберт Сапольски

Кстати, проблема репараций действительно чрезвычайно сложна. С одной стороны, они могут служить безусловным доказательством искреннего раскаяния. Такая концепция положена в основу движения за выплату репараций потомкам рабов: экономическое процветание Америки настолько прочно строилось на рабском труде и так часто последующие выгоды от этого процветания не доставались афроамериканцам, что было бы справедливо предложить им компенсацию. Но с другой стороны, деньги, предложенные в качестве извинения, могут восприниматься как оскорбление: только что созданное Государство Израиль отказывалось от немецких репараций до тех пор, пока Германия не сопроводила их адекватным раскаянием[515].

А в конце этого процесса происходит страннейший человеческий феномен – прощение{978}. Для начала нужно хорошо понимать, что простить – не значит забыть. Это было бы невозможно даже с точки зрения нейробиологии. Крыса научается ассоциировать звонок с болью от удара электрическим током и замирает, когда слышит его. Если на следующий день звонок не сопровождается электрошоком, соответствующее поведение «убирается», но след от него остается в памяти, не исчезает окончательно. Поведение будто бы перекрывается новым знанием: «Сегодняшний звонок не означает боли». В качестве доказательства представим себе, что еще через день звонок опять сопровождается ударом током. Если бы изначальный навык стирался совсем, то на установку ассоциации звонок-боль уходило бы столько же времени, сколько и в первый день. Вместо этого происходит быстрый возврат к уже знакомой, но подстроенной к конкретной ситуации связке: «звонок = удар снова». Если вы кого-то прощаете, это вовсе не означает, что вы забудете его поступок.

Некоторые жертвы утверждают, будто они простили обидчика, не держат на него зла и не станут мстить. Я написал слово «утверждают» безо всякого скептицизма, а просто с целью дать понять, что прощение ощущается субъективно, что об этом можно заявить, но нельзя доказать.

Прощение является одним из основных религиозных императивов. В июне 2015 г. сторонник идеологии превосходства белых Дилан Руф убил девятерых прихожан африканской методистской епископальной церкви Эммануэль в городе Чарльстон. Спустя два дня общественность потряс поступок членов семей погибших: в день вынесения приговора они сообщили в ходе видеоконференции, что прощают убийцу и молятся о спасении его души{979}.

Также прощение может быть связано с глубокой когнитивной переоценкой. Приведем в пример дело Дженнифер Томпсон-Каннино и Рональда Коттона{980}. В 1984 г. Томпсон-Каннино изнасиловал незнакомец. На полицейском опознании она, не колеблясь, идентифицировала Коттона; несмотря на его заявления о невиновности, он был приговорен к пожизненному тюремному заключению. Когда в последующие годы друзья осторожно спрашивали Дженнифер, может ли она сейчас оставить в прошлом кошмар того события, та неизменно отвечала: «Издеваетесь, да?» Все ее существо пропитали ненависть к Коттону, желание причинить ему ответную боль. А потом случилось вот что. В деле появились новые улики – ДНК, и Коттона освободили после десяти лет тюремного заключения. То преступление совершил другой человек; за следующие изнасилования он попал в ту же тюрьму, в которой отбывал наказание Коттон, и хвастался, что насилие над Томпсон-Каннино сошло ему с рук. Указав на Коттона как на преступника, Дженнифер ошиблась, хотя и убедила судей в его виновности. Чья же теперь наступила очередь ненавидеть и прощать?

Когда они наконец встретились – уже после того, как Коттон вышел из тюрьмы, Томпсон-Каннино спросила: «Если я буду до конца своей жизни ежеминутно, ежечасно и ежедневно просить у вас прощения, сможете ли вы дать его мне?» И Коттон ответил: «Дженнифер, я простил вас много лет назад». Чтобы простить ее, ему потребовалось глубокое переосмысление и переоценка ситуации: «Да, Дженнифер ошибочно опознала меня как насильника, но прощение заняло меньше времени, чем вы думаете. Я понимал, что она – жертва и что это причиняет ей нестерпимые страдания… Мы оба стали жертвами одного человека и одного преступления, так что были в одной лодке». Полное переосмысление ситуации поставило их по одну сторону барьера, и, будучи оба жертвами, они стали Своими. В наши дни они выступают с совместными лекциями о необходимости перестроить судебную систему.

Прощение, по сути, имеет определенное направление: «Я прощаю тебя не для тебя, а для себя». Ненависть выматывает; прощение – или даже просто безразличие – освобождает. Можно процитировать Букера Вашингтона: «Я никому не позволю настолько унизить мою душу, чтобы заставить меня ненавидеть его». Унизить, исковеркать, истерзать. Прощение по крайней мере улучшает здоровье: у тех обиженных людей, которые смогли простить или прошли через процесс терапии прощения (в противоположность терапии признания своего права на гнев), повышаются общие показатели здоровья, улучшается работа сердца, снижаются симптомы депрессии, беспокойства и ПТСР. Из главы 14 мы усвоили, что в проявлении сочувствия в общем-то неизбежно и без труда просматриваются элементы собственного интереса. Что и является смыслом сочувственного прощения{981}.

Мы разобрали процессы прощения, извинения, репараций, примирения; увидели, что работа комиссий по установлению истины и примирению направлена на примирение, а не на прощение. А что дает делу сама «истина»? Да, установление истины очень сильно смягчает разногласия. Для жертв крупномасштабных конфликтов сказанная во всеуслышание правда из уст преследователей – полная, с деталями, неприкрытая правда – становится приоритетом, и именно в расчете на это работают комиссии. Нам необходимо знать, как все происходило; необходимо заставить злодеев все рассказать об этом, необходимо показать всему миру: «Вот что они с нами сделали».