В оковах страсти - Дагмар Тродлер

— Клеменс вооружается, готовясь к войне? — Я наморщила лоб. — Но против кого?

Его пальцы вертели в руках соломинку.

— Я не узнал. Когда я спросил об этом хозяина, тот что-то заподозрил и хотел выставить меня за дверь, но тут один из его гостей затеял драку…

— Ты уверен? — прервала я его. — Ведь это могло бы…

— Графиня, я говорю то, что слышал, — засопел он, заметно злясь. Он повернулся ко мне спиной и занялся ремонтом уздечек. Довольно долго мы молчали.

— Необходимо еще раз поехать туда и попробовать разузнать подробности, — проговорил он.

— Я поняла, что ты хочешь побывать в Хаймбахе еще раз? Ганс, после того что произошло, тебя узнает даже слепой, — с издевкой рассмеялась я.

— Если хорошо замаскироваться… — Он медленно обернулся. — Ваш отец должен узнать, чего я на самом деле стою. Но… но тогда вам нужно будет сказать, где мы были сегодня. — Лучина замерцала от порыва ветра. — Вы понимаете? Ваш отец будет спрашивать, откуда у меня такие сведения. И вам придется сказать ему. Не исключено, что он запретит наши совместные поездки и сделает со мной то, что уже давно собирается. В этом вся опасность.

Он присел на корточки рядом с кучей соломы и замолчал на некоторое время.

Я пыталась осмыслить сказанное им.

— Знаете, это чувствуется, надвигающаяся беда будто уже бродит вокруг. Война. И кажется, что запах гари уже висит в воздухе. — Ногтем он разрезал соломинку и аккуратно разгладил ее своими длинными пальцами. — Планы женитьбы вашего отца, в общем-то, известны всем. Со стратегической точки зрения, это неплохая идея — начать войну этой весной, когда в Зассенберге все заняты приготовлениями к свадьбе. — Он взглянул на меня. — Элеонора, решайтесь же.

Война. Осада. Огонь. Кричащие люди, плачущие дети, одинокая смерть на стенах горящего замка. Война. Все остальное стало неважным. Война. Как запах гари…

— Я пойду к нему, — тихо сказала я. — Клеменс — сильный противник, отец должен выступить первым. — Ганс молчал. — И позабочусь о том, чтобы он оставил тебя в покое.

— Вы на самом деле верите, что я боюсь вашего отца? — начал он. — У меня нет страха перед ним, а уж перед хорошей битвой тем более!

Темнота ночи скрыла мою улыбку. Смотри же, воин без шлема! Верно, уже многие годы ждал он своего дракона и принцессу, которую ему предстояло освободить из его когтистых лап…

— Почему ты до сих пор не убежал? — с детской непосредственностью поинтересовалась я.

Ганс встал и посмотрел на меня долгим взглядом.

— Убежать… — Он тихо фыркнул. — По ряду причин я до сих пор здесь… Рядом со мной лошадь, боевое оружие и вы…

— Вот меня-то ты мог бы исключить.

Вряд ли замечание понравилось ему. Он задумчиво взглянул на меня, прежде чем отвернуться. Я чувствовала, что он подыскивал слова.

— Дорогая фройляйн, я должен вам об этом напомнить, — наконец произнес он сдавленным голосом. — Я должен напомнить вам о том, что поклялся вам в верности. — Часто задышав, я отвернулась. — Вы снова забыли! Я дал слово чести, пусть даже по принуждению, но я дал его. А слово чести я не нарушу. — Он подошел ближе, мрачный, неприступный и высокомерный. — И вы, дорогая фройляйн, вы сами, настанет день, освободите меня от обязательств этой клятвы, чтобы я мог уйти. Так подсказывает мне сердце.

Он молча отошел и снова прислонился спиной к стене. На его лицо опять легла тень. На некоторое время воцарилась таинственная тишина.

Слово чести.

Ганс был благородным человеком из знатного рода, хорошо воспитанным, чего никак не скроешь. Почему я обратила на это внимание лишь сейчас? Я тайно наблюдала за тем, как он старался не терять самообладания. Какая судьба ожидает его, пленника моего отца? Чувствуя вину, я хотела встать и уйти.

— Что вы будете делать теперь? — нарушил он тишину и даже не пошевельнулся.

— Я… Право, не знаю.

— Вы должны принять решение быстро. До того как ваш отец, напившись, свалится под стол. — Голос его звучал сурово. — Утром он будет не способен принять разумного решения.

— Хм. По сути ты прав. Я пойду к нему сейчас же. — Меня вдруг охватила жажда приключений. Лучше уж я сама…

— Вот этого я и ждал! Поистине, фройляйн фон Зассенберг, вы относитесь к типу женщин, которых следует днем и ночью держать подле ткацкого станка, чтобы они не наделали глупостей.

По его лицу ничего нельзя было заметить в темноте, но я могла поклясться, что он криво ухмылялся.

— Вы мне так и не сказали, как дочь лотарингского графа получила имя британского происхождения.

Это прозвучало даже дружески, но опять вспыхнуло в моей душе подозрение. Имя мое и в самом деле было необычным для Рейнской области. И я гордилась тем, что с моим имянаречением связана необычная история. Моя мать еще девочкой смогла настоять на том, чтобы со своей лучшей подругой сопровождать группу паломников от двора отца в Испанию к гробу апостола. Паломничество было делом небезопасным, и многие не вернулись обратно. Мать часто рассказывала нам, детям, о том путешествии, о людях, носящих яркую разноцветную одежду, о жаре… Зачарованные, мы ловили каждое ее слово. Элеонора де Рохан на обратном пути умерла от турецкой лихорадки в Пау, и мать поклялась назвать свою первую дочь именем любимой подруги. Это привело в ужас семью отца, и целый год тетя, живущая в нашем замке, отказывалась произносить это иностранное имя. Лукавая улыбка матери во время рассказа этой истории часто заставляла нас ликовать, радостно вскрикивать… Но посвящать чужестранца в семейные предания такого рода я не считала нужным.

— Ты задаешь слишком много вопросов, Ганс.

Сильный порыв ветра ворвался в конюшню через щели в стенах, и я невольно съежилась от холода. Ганс нагнулся. Я слышала, как он что-то перебирал в своем углу и вытащил оттуда что-то, связанное в узел. Я схватила его и, к своему огромному удивлению, узнала подбитую беличьим мехом накидку Майи, которую она везде искала — такую же накидку, которой я в Рождество накрыла в подземелье посиневшего от холода узника…

— Моя накидка! Она еще у тебя!

Быстрым движением он взял ее из моих рук и заботливо накинул мне на плечи.

— Она всегда была здесь, со мной, все время. Никто не хватился ее, и я использовал накидку как прекрасную подушку. — Он поискал пряжку, чтобы застегнуть ее, но пряжку в тот раз я унесла с собой. — Графиня, я не вор…

Его руки задержались на моих плечах чуть дольче, чем следовало, на что я удивленно повернула голову. И опять эти черные змеи, которые обвивали его мускулистые руки. В полутьме, казалось, они жили и были теплыми, как руки, на которых их нарисовали… Как зачарованная, я смотрела на них.

Руки его задвигались, и змеи тут же забились в нервном танце. Сердце мое билось учащенно. Я широко раскрыла глаза. Казалось, спертый воздух в конюшне накалился от возбуждения. Дрожь прошла по моему телу, как жемчужная теплая вода, от плеч до живота и спины, до самых подколенных ямок. Его руки жгли через ткань одежды, оставляя на коже клеймо в виде змеи.