Never Fade Away - Барышников

перемирие и перерыв на почти что нормальные человеческие беседы. Отдыхали. Так было даже до того, как домашнее времяпрепровождение оказалось забито взаимной дрочкой, занимавшей до хрена времени и почти исключавшей разговоры. Теперь Сильверхенд продолжал доебывать и дома, и не было от него спасения ни в душе, ни перед сном, ни во время перерыва на пожрать. Появлялся, хамил и исчезал до следующих ценных замечаний. Словно и не было между ними никогда и ничего. Впрочем, наверное, по меркам Джонни ничего и не было.

Сначала Ви отбивался. Он и раньше-то был не промах поязвить, но теперь, отточив в общении с рокербоем свой стиль до каких-то заоблачных высот, научился отвечать почти на том же уровне. Расходились они после этих баталий когда с невысказанными подспудными взаимными восхищением и уважением, а когда — оба растрепанные, яростные и потные. Ви — буквально, Джонни — с виду.

Но, если признаться честно, Ви был до сих пор зол. Он мог уважать рокера сколько угодно, мог любить его, мог считать его самым близким на свете человеком, мог восхищаться и залипать, но вот чего он никак не мог Сильверхенду забыть — так это самовольного захвата тела и настолько бесцеремонного вмешательства в личную, блять, жизнь. Хотя, казалось бы, какая у него, Ви, теперь личная жизнь? Да и у Джонни, если подумать, с личной жизнью были проблемы. Жизнь у них теперь была одна на двоих, со всеми сопутствующими неудобствами. Но Ви все равно злился. Да, рокер был вспыльчивым и опасно импульсивным, но произошедшее было прям вот из ряда вон. Мог бы напрячь свои несуществующие голосовые связки и высказаться словами через рот. Хотя, блять, чего адекватного от Джонни можно было ожидать? Это же Джонни, мать его, Сильверхенд!

На втором кругу ада по-сильверхендовски Ви начал огрызаться уже безыскусно — слать нахуй и в пизду, отвечать однообразными фразами формата «Отъебись, Джонни». В какой-то момент, доведенный до белого каления, соло достал даже из кармана омега-блокаторы, но, увидев убийственное выражение лица Сильверхенда, признал такой радикальный шаг все же избыточным, и убрал капсулы обратно.

Как ни удивительно, но все происходящее каким-то невообразимым и необъяснимым образом не влияло на их глубинное отношение друг к другу. Ви все так же, хотя и через пелену злобы, признавал свое уважение и любовь к рокербою, Джонни все так же в критических ситуациях безоговорочно прикрывал спину соло, давал советы и помогал разобраться в той или иной ситуации — заботился в силу своих умений. В своем непрекращающемся сраче, как будто тонко чувствуя, они не переступали той черты, которая могла бы испортить их отношения окончательно и бесповоротно.

И это никак не повлияло на обещание Ви уступить рокеру тело для решения его проблем. Впрочем, нужно было признать, наемник что-то подозревал. Подозрения были темными, неоформленными, но любого, кто не лишился мозга, настораживал бы настрой Джонни в последние дни.

Порог «Посмертия» Ви переступил, будучи одетым все в тот же сильверхендовский рокерский прикид. Пусть токсичный мудила чувствует себя как дома, уж если наемнику придется передать ему руль и довериться полностью.

— Ну ты как, готов? — рокер не замедлил появиться — авиаторы скрывают почти половину недовольного лица, руки скрещены на груди, поза выражает нетерпение и снисходительность. Тон и того хуже — дескать, да сколько ж можно возиться; жду тебя, долбоеба, тут на пороге восьмой день, а ты все в игровых автоматах прохлаждаешься. — Бестия должна уже сейчас прийти.

— Хочешь сыграть на ее чувстве вины, чтобы она тебе помогла? — тон последних дней общения настолько въелся Ви в подкорку, что удержаться от того, чтобы не пройтись по больному, он уже не мог. Язвил, чувствовал себя говном, но остановить этот несущийся поезд уже был не в силах. — Начнешь припоминать ей, что она бросила тебя умирать в Арасака-тауэр?

— Во-первых, она была уверена, что я умер, — подачу Джонни не принял, переходя на терпеливый и несколько скучающий тон, словно бы объяснял очевидные вещи слабоумному по сотому разу. Держал марку, чутко зная, когда более унизительны для собеседника искренние разъяснения, нежели витиеватые подъебы. Умыл, так сказать. Презрительно и гордо запрокинул голову, как глубоко оскорбленный поэт, да еще и эдак устало и нетерпеливо покачался с носка на пятку. Только что глаза не закатил неверяще. Хотя, кто его знает, может быть, там, за авиаторами, и закатил. С него станется. — Во-вторых, я бы не стал ее шантажировать. Мне это не нужно.

— Хочешь выехать на харизме? — от последних слов рокера настолько перло самоуверенностью, что наемник даже хохотнул, упорно игнорируя внутренний голос, предположивший, что, возможно, Сильверхенду, и правда, не понадобится ничего, кроме самого себя, такого вот, блять, охуенного.

— Бестия мне еще ни разу не отказывала, — самодовольство рокербоя было настолько незамутненным, что Ви чуть не перекосило. Одновременно хотелось и сокрушаться от запредельной охуевшести Джонни, и ржать до слез. Идеальный, эталонный, гениальный мудак. Прирожденный, природный. Редкий исчезающий вид. Его бы в Красную книгу и оберегать для потомков… И ведь срабатывает! Ну не охуеть ли?! То есть ты от него раздражаешься, бьешь фейспалмы, но все равно поведение это настолько наглое, и подается без малейшего сомнения в собственной охуенности, что невозможно попутно как-то… не восхищаться что ли. Роль, конечно, играет еще и то, что поведение это небезосновательно, само собой. Ну то есть, веди себя так какой-нибудь кривой тупой обрыган — было бы только смешно, без восхищения. Но тут-то у нас блядский рокерский идол, горящий неугасимым пламенем и сшибающий наповал харизмой. И самое отвратительное было в том, что Джонни и не красовался ни разу. Просто констатировал факт.

— Ладно, оставим твою излюбленную тему воспевания тебя бесподобного и незабываемого и вернемся к делу, — не удержавшись, Ви фыркнул и непроизвольно коснулся ладонью лба, оформляя неосознанный фейспалм. Подозрения, крутившиеся с самого утра в голове, не оставляли, скребли изнутри, заставляя требовать от Сильверхенда лишнего подтверждения следованию намеченному плану. — Давай еще раз: ты просто поговоришь с Бестией про Смэшера. А потом отдашь мне руль и снова станешь пассажиром.

— Ладно, посмотрим, — рокербой качнул головой и взгляд его за стеклами авиаторов сместился с Ви на пространство за ним, глаза лениво обводили зал «Посмертия». А затем на губах Сильверхенда обозначилась до невозможности пошлая ухмылка — настолько же призывная, насколько и отталкивающая, от которой соло напрягся окончательно, твердо уверившись в каком-то грядущем пиздеце. Неосознанно или нет, но рокербой даже не поленился принять одну из этих своих животных ленивых картинных поз — ебаный ходячий